Четыре месяца темноты

Это было очевидно и ужасно. Ни уважение, ни интерес, ни достижение цели уже не двигали ими. Остались только вечные поиски развлечения, затем крик вышедшего из себя взрослого, молчание и снова развлечение. Когда, зачем и кто из взрослых приучил их к этому легкому и бессмысленному пути?

Они поутихли. Но гул скоро снова начал нарастать.

После взрыва Кирилл будто лишился всех сил сразу. Уставшим голосом он повторил:

– Тема урока «Наследственность и изменчивость»…

Машина времени щелкнула переключателями. Восьмерка Мёбиуса раскрутилась, сияя металлическими гранями, и Кирилл, забыв о шумящей толпе, переместился в памяти туда, в прошлое, где самоуверенным подростком стоял с невозмутимым видом перед учительницей математики, которая орала на него, брызгая слюной. Да, это он там, равнодушный, гордый, не понимающий в своей слепоте, почему она кричит. Она думает, что он никогда не станет нормальным человеком. Она хочет помочь ему, но он глух, потому что знает о мире все и с любыми трудностями справится сам.

Он садится к своему другу и отпускает остроумную шутку в ее адрес, а друг смеется на весь класс. Озеров видит ее глаза – потускневшие, озлобленные. Он – один из тех, кто заставил ее взгляд умереть. Ученики, обедающие своим учителем, – вот картина всех времен и народов…

Восьмерка на машине времени крутится, и он возвращается назад. Оказывается, он отсутствовал всего несколько секунд. И его губы еще договаривают название темы урока.

«Теперь я по другую сторону, – принимает неожиданное откровение Озеров и поражается тому, как перевернулась монета. – Это расплата. Учительница чувствовала то же, что сейчас чувствую я…»

Едва он завладел крупицей внимания учеников, как в дверь постучали. Озеров сразу узнал недовольное лицо отца Тугина, показавшееся в дверном проеме.

Он опять приехал с супругой, которая похожа на своего мужа только одной чертой – вечным недовольством. Кирилл был вынужден снова оставить класс.

Начались нудные и долгие пререкания и разбирательства. Вместо того, чтобы выяснить причины случившегося, они начали возмущаться тем, что их оторвали от работы и что история раздута. Озеров вместо ответа протянул им ножик.

Да, они знают, что у Бориса есть такой брелок, но они не представляли, что он может принести его в школу. Естественно, мальчик решил показать друзьям свою игрушку, и пострадавший сам наткнулся на нее.

«Мальчик уже обо всем нам честно рассказал по телефону. А вы пугаете нас и сообщаете, что он чуть ли не убил одноклассника! Между прочим, Борис очень верит вам, а вы обещали, что ничего никому не расскажете про этот случай».

– Может быть, в его воображении я и обещал, – отвечал Озеров.

В коридоре появилась Агата. Она уже знала о случившемся, так как встретила внизу Урбанского с перевязанной рукой. Озеров отвел ее в сторону.

– Мальчика увезли? Хорошо. Прошу тебя, поговори с родителями Тугина. Иначе девятый «Б» окончательно разнесет мой кабинет.

Агата ободряюще улыбнулась и кивнула.

Когда Озеров вернулся в класс, до конца урока оставалось минут десять. Он говорил, но гул стоял невыносимый. Терпение Кирилла кончилось, и он сделал то, что делали учителя, которые когда-то были у него. Дал задание по учебнику на оценку и сказал, что до конца урока соберет тетради. Ему было плевать, успеют они или нет. Находиться в классе было невыносимо. Он вышел в лаборантскую – узкую комнату, заваленную плакатами и коробками. Там его накрыл следующий приступ ярости и бессилия. И он долго стоял у окна, бледный, со сжатыми кулаками.

Кирилл возвращался домой в наступившей темноте. Дядя сидел на кухне на единственном стуле и, читая книгу, попивал горячий чай. Увидев племянника, он поднялся со своего места и удивленно уставился на его усталое лицо.

– Я готов заниматься еще больше, – глухо проговорил молодой человек, – чтобы только они начали слушать.

Эдуард Захарович помолчал, а затем сказал, улыбнувшись в бороду:

– Нельзя заставить слушать того, кто этого не хочет. Даже если ты используешь все существующие риторические приемы. Ты хочешь их чему-нибудь научить?

– Хочу.

– Научить можно только тех, кого любишь, тому, что любишь сам.

– Прекрасно. И что мне делать? – спросил Кирилл, усаживаясь без сил на затоптанный пол.

– Совершить невозможное, – отвечал дядя, хитро улыбаясь, – полюбить этих оболтусов, злодеев и грубиянов только потому, что они твои ученики.

Фаина

Она сидела на стуле в директорском кабинете с таким видом, как будто на нее только что вылили ведро студеной воды.

Директор, Мария Львовна, слушала ее и вертела в руках дорогую серебристую авторучку, то и дело чиркая по пустому листу и любуясь черными линиями. Наконец она отложила перо в сторону, уперла массивные локти в стол, и лицо ее снова стало будто высеченным из мрамора.