Четыре месяца темноты

Вот укромное место для курящего тайком подростка и подиум полуобнаженной домохозяйки, решившей развесить мокрое белье. Вот уголок, где летом можно греться на солнце, подставив его лучам огромный волосатый живот, и куда зимой можно на спор выбежать за охлажденными напитками. Вот убежище для неторопливых мечтательных разговоров с другом, разбирательств по телефону, когда квартира полна людей. Вот сомнительное укрытие для влюбленных от глаз знакомых, таким образом предоставивших себя любопытству незнакомых. Вот тихая пристань для пожилых старушек, подолгу смотрящих вдаль. Вот излюбленная площадка детей, воодушевленно наблюдающих падение целлофанового пакета с водой на асфальт и привязывающих резинового паука за леску. Многочисленные, не похожие друг на друга балконы Города Дождей…

Озеров вдруг понял, что попал в очень сложное положение. То место, где он работал, объединяло всех этих людей с душами и взглядами такими же различными, как эти балкончики. Он осознал, как сложно будет говорить с ними и объясняться. И на миг испугался такой серьезной ответственности, ощутив, что одни и те же слова будут по-разному отзываться в их сердцах.

Кирилл вспомнил, как подростком усомнился в том, что сможет стать врачом, как испугался, что убьет кого-нибудь по ошибке. За последующие годы он встретил так много безразличных врачей, что теперь его опасения были бы преимуществом – сомневается тот, в ком еще не умерла совесть.

Если бы у него был день для подготовки, то, вероятно, он придумал бы средство, как избежать лишних вопросов. Но уроки шли нескончаемым потоком, и родительское собрание плавно вылилось в последний рубеж, который сегодня нужно было преодолеть.

В последний час до собрания можно было видеть учителей, мерно расползающихся по своим кабинетам. За полчаса кто-нибудь из них, обнаружив, что забыл список или анкету, с выпученными глазами носился по этажам и, запыхавшись, возвращался в свой класс.

Первые родители появлялись минут за десять до начала. Странно было видеть, как взрослые люди, очень разные, садятся за парты, за которыми, возможно, не раз сидели их дети, и с важным видом оглядывают кабинет. О чем они думают? Вспоминают ли свои юные годы? Смеются над собственными проделками? В скольких из них остались теплые чувства к школе? В ком до сих пор кипит ненависть? Кто греб всех под одну гребенку и, попав однажды в руки к нервному грубому учителю, теперь презирал всех остальных?

Оставалось очевидным только одно: здесь никто не оставался равнодушным – школа до сих пор была местом, которое всех объединяло и тревожило, очень личным для каждого, но все же с такими сходными для всех воспоминаниями. Школьная жизнь всегда будет раной, которая не заживает, и вместе с тем – памятью о беззаботной радости. Можно стать очень важным человеком и сделать вид, что школа осталась далеко в прошлом, но нельзя уничтожить воспоминания о ней полностью.

Врачи, юристы, депутаты, модели, предприниматели, клерки, повара, полицейские, домохозяйки – все они, как бы им ни хотелось отличаться от остальных, вновь оказывались за школьной партой, пройдя школу жизни, начало которой было положено в среде жестоких детей. Все они озирались по сторонам и чувствовали себя неловко, словно машина времени забросила их в далекое прошлое.

То же самое могли бы почувствовать и сильные мира сего. Но на собрание они обычно не ходят, хотя каждый из них наверняка задумывался о том, что миром скоро будет править какая-нибудь серая мышка, сидящая на последней парте, или неусидчивый паренек – заноза для всех учителей. И пока вершились их важные дела в судьбе народа, незаметно для них за простыми деревянными партами происходили куда более важные события, определяющие будущее на много лет вперед.

К началу собрания явились десять человек, что не составляло даже половины списка учеников шестого «А». Увидев молодого учителя, почти все из них обдумывали какую-то невысказанную мысль, которая незаметной дымкой повисла в воздухе.

В последующие пятнадцать минут, когда Озеров уже начал говорить, пришли еще пятеро. Несмазанная дверь отвратительно скрипела, и Кириллу каждый раз приходилось начинать фразу заново.

Как оказалось, среди присутствующих было не так уж много родителей – встречались бабушки, дедушки, сестры, тети и няни. Запыхавшийся мужчина в кожаной куртке вошел к середине собрания и пробасил:

– Здесь шестой «А»?

– Здесь.

– Я водитель Максима Урбанского, вернее, его отца. Родители не смогут прийти и попросили меня записать важную информацию.

Мужчина сел на первую парту, загородив всем обзор своей широкой спиной, и с деловым видом положил перед собой блокнот и ручку.

Кирилл говорил об экскурсиях, успеваемости и поведении – на лицах читалась только одна дума: «Когда все это закончится?» Периодически в класс входили другие учителя, и собрание затягивалось.

– Теперь ваши вопросы.

Единственной, кто поднял руку, была женщина в тонких очках с суровым лицом и острым подбородком. Она записывала практически каждое слово Кирилла на бумагу.