Четыре месяца темноты

Она остановилась в свете фонаря. На её одежде тоже появились крохотные кристаллы, и вся её фигура, облачённая в чёрное пальто, и прядь волнистых волос, перекинутых через плечо, мерцали тысячей крохотных звёзд.

Он нетерпеливо потоптался на месте и взглянул на девушку.

Агата стояла, скрестив руки и дрожа:

– У меня нехорошее предчувствие, Кирилл. Какой завтра день?

– Двадцать третье декабря,– ответил Озеров, глядя в землю.

– Значит, сегодня самая длинная ночь в году и самый короткий день. Он вообще был сегодня – этот день? Ты не заметил? Кажется, даже с утра нельзя было прочитать ни строчки под открытым небом. Солнцеворот – так раньше называли день, когда солнце умирает. Сколько ещё ждать, пока оно родится? И родится ли оно снова?

– Ты становишься сентиментальной. Это на тебя не похоже, – сказал Озеров с улыбкой.

Ему захотелось обнять её и согреть, захотелось утешить, но неожиданно тревожное предчувствие передалось и ему. Это было то, что он теперь смутно чувствовал каждый вечер, когда ждал, что кто-нибудь из школы позвонит ему и сообщит об очередных беспорядках, которые устроили его ученики. Только теперь страх словно созвал маленькие тревоги в великую армию и пошёл на него войной.

Кирилл каким-то неизвестным ему чутьём ощутил нечто грозное, бесповоротное, беспощадное, как парящий дирижабль, повисший над ними.

Случилось что-то страшное – может быть, дома с родными или с кем-то из его учеников…

Однако телефон в его куртке молчал, а его встречи с Агатой были слишком редки, чтобы тратить их на разные домыслы.

– Идём. Мы опаздываем.

Она не двинулась с места.

– Что ты?

– Не знаю. Тревожно.

Он решительно взял её за руку. И на мгновение показалось, что пятно от фонаря сделалось шире и темнота перед ними отступила.

Чёрная стрела

День был ещё хуже, чем ночь. Когда ночь черна и длинна – в этом нет ничего неожиданного. Но когда день не дарит света, а только льёт сверху жидкую серую массу и свинцовые тучи давят на город, будто заключая его в мёртвый кокон, – это куда неприятнее. Вдобавок ко всему сырой воздух посреди зимы наполняется тающей белой крупой, врезающейся с порывами ветра в усталые лица, и от этого кажется, что ты задыхаешься.

Глядишь на прохожих – и они больше не способны улыбаться, они впадают в спячку, их кожа напоминает о медузах, а взгляд угасает до следующего солнечного дня, который наступит через несколько месяцев. Тогда ещё сильнее ожесточаются сердца. Гневные локти, словно копья, прорезают толпу. Глаза леденеют, и белки загораются голубыми огнями от экранов смартфонов и планшетов. Уши наглухо закрыты наушниками. Губы двигаются вяло, либо края их, подобно увядшим цветам, опускаются вниз и недовольно сморщиваются. В эти времена человек спиной и затылком может выразить ненависть. На дорогах закованные в металл водители аккумулируют злобу, стоя в мёрзлых пробках. Темнота и холод господствуют здесь.

Если гость из другой страны приедет в Город Дождей, он решит, что более угрюмого царства ему не найти. Но он ничего не знает о четырёх месяцах темноты. Пусть он прежде переживёт их, а потом делает выводы. Четыре месяца темноты проверяют человека на прочность. Четыре месяца холода пробирают его до самых костей. Счастлив тот, кто пережил их. Счастлив оттого, что отделался очередными шрамами и рубцами, но вышел живым, излечившись от самой опасной болезни тьмы: равнодушия.

День, который хуже, чем ночь, был недолог. Вечер принёс искусственные, но всё же яркие краски разноцветных огней.

Молодая ворона почистила перья и с силой оторвалась от фонарного столба. Там, в щели крепления светильника, её мать спрятала когда-то хлеб и кусок сала, но кто-то узнал об этом, и её клюв впустую проскрежетал по металлу в поисках пищи.

Птица смотрела на людей и парила в потоках сильного ветра. Людей нужно опасаться, особенно зимой. Лучше следить за ними издали. Но это не они украли запасы. Им ни за что не догадаться, что можно спрятать еду в фонарный столб, да и наверх в городе никто никогда не смотрит.

Голуби – простофили, уж точно не могли этого сделать. Они только и знают, что найти чёрствую горбушку и клевать, пока силы не иссякнут. Сбиваются в кучи, не могут ни разделить добычу, ни унести в сторону. Им и в голову не придёт размочить чёрствый хлеб в луже или подогреть замёрзшее мясо на тёплой крышке канализационного люка. Люди умнее голубей, но ненамного. Они точно так же любят бессмысленно сбиваться в кучи.

Между тремя видами есть связь: голуби боятся ворон, а вороны – людей.

В желудке было пусто, в животе гудело, как в водосточных трубах на ветру. Когда ворона летала, она меньше чувствовала голод. Но на полёт тратились силы. Чёрная Стрела не хотела закончить так же, как закончил Кровавый Клюв, спустившийся предыдущей ночью на землю и превратившийся в чёрную глыбу льда.