Четыре месяца темноты

Сегодня он никуда не спешил. Дождь в это время дня всегда напоминал ему о вечерних пробежках, которым он прежде уделял так много внимания.

Однажды во время очередной тренировки он увидел девушку, бегущую по стадиону. Он как раз остановился, чтобы отдышаться.

Может быть, сочетание странных ощущений: прохлады от льющейся с неба воды, запаха мокрой травы, колотящегося после тренировки сердца – оживило его воображение. Роману Андреевичу показалось, что он снова в море, как в те дни, когда его брал в плавание отец. И вот он видит, как из зелёных волн сквозь пелену дождя выплывает тоненький парусник.

Судно приближается, и Штыгин различает на его месте, в очертаниях парусника, фигуру девушки, смело рассекающей водную преграду.

Каждый день он снова и снова выходил на тренировку и видел её лёгкий грациозный танец по резиновым дорожкам. В то время он только вернулся из армии, и у него ещё не было семьи…

Может, другой не заметил бы, не понял, но Штыгин уже тогда был достаточно опытным спортсменом, чтобы многое узнать о человеке по тому, как тот бежит марафон. Бегунья преодолевала всё новые и новые круги, и Роман Андреевич восхищался её настойчивым характером и любовью к свободе…

Он моргнул раз, другой, отвернулся от окна и быстро вошёл в приёмную.

– Директор у себя?

– Вы же знаете – нужно записываться заранее…

Штыгин взялся за ручку двери, ведущей в кабинет директора, и нажал. Секретарь широко раскрыла глаза:

– Роман Андреевич, вы меня слышите?! У неё сейчас завучи!

– У неё всегда завучи.

Дверь не поддалась. Он беззвучно выругался, однако ручку отпустил и сел в кресло, откинув голову на спинку, так, словно ждал уже несколько часов.

Светлана долго разглядывала его, затем её лицо из сурового сделалось жалостливым:

– Чаю хотите с сухарями?

– Нет, спасибо.

– Вас давно не видно. Где пропадали?

– Семейные обстоятельства. Так, кажется, любят писать родители в записках, когда в самый разгар учебного года забирают детей, чтобы поехать с ними на море.

– Ну да, – подтвердила Светлана, лизнув палец и принявшись быстро листать бумажки в пачке. Потом, брякнув стопкой о стол, добавила: – А мы тут их ждём с распростёртыми объятиями в нашем Городе Дождей.

Дверь внезапно отворилась, и в приёмную из коридора вошла Наталья Несмехова, новая учительница русского языка. Первым, что обращало на себя внимание, было её довольно смелое декольте и какое-то причудливое ожерелье на шее. Лицо её было красным, студенистые глаза блестели, и, войдя, она смерила присутствующих недовольным взглядом. Тут же её рука за шкирку заволокла в помещение толстенького мальчишку, который шёл неохотно, шаркая ногами и растопырив короткие пальцы.

Штыгин узнал Чеку (так его звали старшеклассники), или Гену Курдюкова, который был знаменит тем, что не умел даже завязать шнурки на кедах, всё время объедался в столовой и потом опаздывал на уроки, потому что долго сидел в туалете. На уроках он был полный ноль, интересовался только футбольными матчами и яхтой, на которой его, видимо, часто катал отец. Обычно он сидел, развалившись, на задней парте, полусонный, достигший такой степени расслабленности, что не в состоянии был убрать с парты рюкзак.

От множества подобных бездельников его отличало несколько особенностей.

Во-первых, внешность: модный ирокез на смуглом щекастом лице с карими глазами и длинными ресницами, невинный взгляд телёнка, объевшегося клевером и молоком, и вечно торчащая из-под брюшка мятая полосатая рубашка. Во-вторых, незлобие и желание общаться с каждым, кто только подвернётся под руку, вести долгие бессмысленные беседы и отпускать глупые шутки. Для шестиклассника он имел необыкновенно широкий круг знакомств в школьной среде как среди негодяев, так и среди «самых умных». Можно было сказать, что Чека по-своему популярен.

Когда Роман Андреевич видел Гену, ему представлялось, что жизнь несёт мальчика на своих плечах в мягком кожаном кресле. А Курдюков при этом становится всё тяжелее и проваливается в подушки.

– Встань ровно! – процедила Несмехова сквозь стиснутые зубы и дёрнула парнишку за расстёгнутый пиджак.

Лицо у Чеки было ошалелым и в то же время надутым.

Хотя Роман Андреевич и понимал, что Гена мог чем-то рассердить учительницу, всё же ему стало жаль парня.

Между тем напряжение в приёмной достигло пика.

– Мария Львовна у себя? – спросила Наталья Борисовна сдавленным голосом.

– У себя… Но нужно заранее…

– Сейчас ты ей всё расскажешь. Пропустите нас!

– Директор занята! – гнусаво пропела Светлана, наливая кипяток в кружку.

Штыгин, словно не замечая новой учительницы, спросил, глядя куда-то в сторону:

– Что ж ты опять натворил, Курдюков?

Но у мальчика, вместо ответа, только навернулись слёзы.

Физрук видел, что Гена едва сдерживает нахлынувшую волну возмущения.

В воздухе повисла тишина. Вдруг Чека не выдержал и вскрикнул в сердцах:

– А то я натворил, Роман Андреевич, что Наталья Борисовна меня ненавидит!

Светлана поперхнулась чаем. Несмехова вытаращила на Гену безумные глаза.

Это было сказано так, что мурашки побежали по спине.