Четыре месяца темноты

Человек просунул через прутья что-то блестящее, и какая-то густая масса упала в миску. Чёрная Стрела почувствовала аромат пищи, смеси сытных семян.

«Это ловушка, людям нельзя доверять».

Ворона не двинулась с места и продолжала сидеть на ветке.

– Она съела? – послышался голос молодой женщины из другого конца пещеры.

– Нет. Она боится, – сказал человек, поймавший Чёрную Стрелу. – Выйдем из комнаты.

Когда они ушли, ворона подождала ещё немного, а потом с жадностью набросилась на еду.

Шли дни. За окном всё чаще появлялось солнце. Светлое пятно к полудню достигало клетки, и птица нежилась в тёплых лучах. Из приоткрытого окна до неё доносились запахи мокрой коры, прошлогодней листвы и тающего снега. Иногда она слышала щебетание воробьёв и карканье своих собратьев, но не отвечала им. Она должна была вести себя тихо, иначе человек мог прийти и убить её. Люди коварны. Чёрная Стрела ещё не встречала ни одной вороны, которая думала бы иначе.

Скоро птица почувствовала, что набралась достаточно сил и окрепла. Хорошо было больше не чувствовать смертельного холода и голода. Иногда она забывала о том, что чуть не умерла там, в снегу, и напрасно: нужно помнить об этом, чтобы жить.

Человек часто сидел в её комнате за столом, и они по очереди следили друг за другом. Время от времени он валял дурака и пытался говорить на вороньем языке, изображая карканье. Выглядело это глупо. Она не могла воспроизвести человеческую речь, но их примитивный язык быстро стал ей понятен.

– Когда мы её выпустим? – спрашивала молодая женщина.

– По ночам ещё слишком холодно. Ведь март у нас – это ещё один месяц зимы.

Однако солнце всё чаще светило в окна. И ворона волновалась от приближения весны. Это была всего лишь вторая весна в её жизни, но как много тех, кто ушёл, не дожив до неё!

Иногда дверцу в клетке Чёрной Стрелы открывали, и птица осторожно прогуливалась по полу, разминая ноги. Несколько раз она пыталась удрать через окно. Но только ударялась о стекло, которого не распознавали её глаза.

Когда клетку чистили, а её пересаживали обратно в узкую коробку, она в страхе ждала, что люди убьют её. Ворона узнала человека так близко, как, наверное, не мог узнать ни один из её сородичей, но по-прежнему не хотела иметь с ним ничего общего.

Теперь всё чаще по утрам она слышала, как просыпаются птицы, и ей живо вспоминалось время, когда они с братьями сидели в гнезде.

Тяжёлая тоска прижала Чёрную Стрелу к земле. Небо, которое она видела сквозь решётку, больше не могло принять её. Свободная птица должна будет умереть пленницей двуногих.

Ей больше не залезть на дерево, не поточить клюв о свежую ветку, не поохотиться в воздухе, не искупаться во влажной траве…

Ворона перестала есть и целыми днями сидела в клетке не шелохнувшись.

Илья Кротов

В школьной рекреации стояло старое пианино. Цвет – шоколадный, педали – две.

Жизнь пианино медленно приближалась к концу.

Ни один из его родственников, будь то изящный «Чиппендейл» или сверкающий «Пегас», не пережил того разнообразия применений, какие выпали «Красному Октябрю». В раю музыкальных инструментов ему будет что рассказать домре и контрабасу.

Например, по утрам на инструменте играли «Собачий вальс», по вечерам – Баха и Моцарта. Ничто, однако, не исполняли так часто, как импровизации: бессмысленные и беспощадные.

Сидя на пианино, ели мороженое и сосиски в тесте. На лакированную, когда-то гладкую поверхность проливали сок и лимонад. По ней царапали гвоздем и монеткой, в нее тыкали ручкой, на заднюю стенку прилепляли жвачку. С высоты пианино на спор делали сальто, в него тысячи раз врезались комки детских тел, состоящие из визга, восторга и безумства.

Пятнадцатого сентября 2002 года в него врезался Сережа Зойтберг, весящий в свои четырнадцать девяносто два килограмма. Изображая ласточку, он не заметил, как отказали рулевые перья, проломил боковую стенку и оставил в дыре детскую непосредственность, деньги родителей, последние остатки ума и юношеские мечты о полете.

Шестнадцатого января 2010-го Сашенька Чуксина из начальных классов со старанием выковыряла белую клавишу, найдя звучавшую ноту лучшей на свете. До сих пор девочка хранит похищенный артефакт в бабушкиной шкатулке.

Пианино погибало, но это длилось уже так долго, что вся его жизнь стала одной великой трагедией. Поэтому, чтобы рассказами о прожитом до слез растрогать контрабас и чтобы у домры от удивления полопались струны, пианино пыталось выстоять, всеми силами собирая на своей поверхности шрамы как доказательства принесения себя в жертву испорченным людям.

Сегодня инструмент еще надеялся выжить, когда, разложив учебники по английскому и сосредоточенно водя по графам карандашом, на его крышке доделывал домашнюю работу большеглазый мальчик.