Четыре месяца темноты

– Да… – сказала ей Элеонора Павловна, утирая слезы и вздыхая. – Из-за тебя, моя девочка, я все время думаю: а не остаться ли мне в школе, не продолжить ли работать? Посмотри, даже Каштанов умудрился промолчать, когда ты читала, как княжну соблазнял демон.

– А что я, крайний, что ли? – оскорбился Каштанов, выпучивая глаза и закидывая на плечо рюкзак. – Я тоже человек, мне стихи нравятся.

– Ты центральный, – сказала Элеонора Павловна, – в том-то и проблема. Сгинь с глаз моих. Тома, ты должна выступать. Видишь, как люди тебя слушают?

– Элеонора Павловна, а я-то думала, что вы все поняли, – улыбнулась девушка.

– Что поняла?

– Они так радуются, потому что я читала весь урок и спасла их – а они не готовы. Совсем не потому, что я хорошо читаю.

В школьной столовой, которая в случае необходимости превращалась в актовый зал, было полно народу. Шла пятая перемена, поэтому пускали всех подряд.

Перед Тамарой стоял остывший обед. Она сидела у окна и задумчиво смотрела на мотылька, который застрял между стеклами и остался там в оцепенении, может быть, с осени, а может, находился там уже много лет. Белая масляная краска от времени потрескалась и напоминала дно высохшего моря. В углу замерла дымкой тонкая паутина. Крупный ночной мотылек был неподвижен. Крылья плотно прилегали к сегментированному тускло-желтому тельцу, покрытые нежным бурым бархатом, они никогда больше не поднимут его в воздух, не понесут к светящейся луне. На пыльной поверхности угадывался извитой узор, простой, едва различимый, как будто кто-то нарисовал его на крыльях тонкой кисточкой с тушью. Чешуйки собирались в ровные серые волны, которые стремились к самым кончикам крыльев. В центре крыла располагался круг, напоминающий зоркий живой глаз. Голова мотылька была опущена, нежные усики с бахромой безжизненны – они уже не будут ощупывать кору старого дуба или сладкий липовый лист. Под усиками были два уснувших глаза – два шарика, умевшие видеть в кромешной тьме.

«Видеть в темноте, – думала Тамара, – как хорошо иметь такую способность». Что-то в этом мотыльке напоминало ей саму себя.

«В каждом человеке есть красота. У одних она как у пестрых бабочек, у других – незаметная, как у мотыльков…»

На стул напротив с грохотом приземлился Мурат. Он был совсем не расстроен своим провалом на уроке.

– Рыбные палочки! Дай мне одну.

Она треснула его по руке.

– Иди и постой в очереди.

– Ого! С каких пор ты даже едой не делишься?

– Ты сказал мне вчера, что все выучил.

– Ну не выучил я. Тебе-то что? Не ты ведь ставишь оценки!

– Как любому нормальному человеку, мне хочется слышать правду. У нас скоро соревнования по дебатам с соседней школой, не думаю, что ты хотя бы начал готовиться.

– Хватит, Тома! Когда мы попадаем в одну команду, то всегда выигрываем, ты же знаешь.

– Знаю. Но раньше ты делал то, что обещал.

Она резко схватила его руку и выкрутила. В младших классах они много боролись друг с другом и возились по полу. Она хорошо знала его силу и соотносила со своей. В девятом она стала слабее его, но не медлительнее.

– Ай, больно! Ты что творишь?

– Что это? Ты поступил в банду Якудзы?

Мурат потер руку и надувшись, как маленький, ответил:

– Парень из Греции был весь в таких. Он сказал, что они защищают его и приносят удачу. Он угощал меня маргаритой, ты когда-нибудь пробовала? Между прочим, ты единственная, кто ничего не сказал про моего дракончика.

– И не скажу. Потому что ты перестанешь со мной разговаривать.

– Тебе что, не нравятся татуировки? Не знал, что ты такая…

– Какая? Человек, который наносит на свое тело дополнительные узоры, признает тем самым, что он очень хочет отличаться от других, это раз. Жаль, ты не первый, кто догадался самоутвердиться таким способом, а не за счет реальных дел. Два – украшающий себя подобным орнаментом признает тот факт, что собственное тело его не устраивает. Три – он, видимо, думает, что Тот, Кто создал его тело, – плохой художник.

– А ты-то что, довольна своим телом?

Она лишь взглянула на него. Коротко и ясно.

Мурат поежился под ее взглядом и быстро поднялся.

– Пойду куплю поесть, раз тебе даже рыбной палочки для меня жалко.

Тамара снова уставилась на мотылька. Тусклый узор, но простой и гармоничный на фоне бурого бархата – это не пестрая безвкусица, которую он до конца дней своих будет носить на руке.

Только она взялась за суп, как на пустое место с компотом и ореховой улиткой приземлился Андрей Штыгин.

– Приветствую, княжна Тамара.

– Мы из разных сказок, Аладдин. Чего ты хочешь?

– А что ты так негостеприимна, может, я просто хотел пообедать вместе с тобой. Где Мурат?

– У стойки буфета. Ближе к делу, Эл. Скоро звонок, а у меня остывает картофельное пюре.

– Ладно, мне нужен твой совет. Вот смотри, мы уже в старших классах, и я думаю, кем мне стать: музыкантом или хирургом?

– Когда ты выбираешь настолько разные призвания, есть смысл задуматься, действительно ли ты хочешь идти хотя бы за одним из них. Или скоро выберешь третье…

– Послушай, Тамара, мне нужен прямой и четкий ответ. Что мне больше подходит? Посмотри на меня.