Четыре минус три

Вместо того чтобы отливать свечи и петь песнопения, я вертелась между ящиками и коробками, натыкаясь на отдельные воспоминания.

Игрушки, книги моих детей, инструменты Хели, театральные кулисы, реквизит.

Всего я с собой взять не смогу. Открыто признаться в этом себе я не желала. Я сознательно хотела для себя нового начала. Но куда деть всю эту гору вещей, которые все еще так много значили? Не выбросить же на помойку. Все это представлялось мне предательством моих детей, моего мужа, моего прошлого.

А посему я занялась поисками чего-то вроде пристанища для разнообразного скарба моей семьи.

«Не могла бы ты в следующую субботу приехать ко мне домой и помочь сортировать вещи? Я хочу раздарить ненужное».

В какое количество дверей я стучала? Какое количество телефонных номеров набирала? Точной цифры не помню. Обещала прийти лишь одна подруга. Я этого никогда не забуду.

Судя по всему, я поздно бросила клич о помощи. Но у меня не было запаса времени. Дом следовало освободить уже через неделю. Я слишком долго тянула.

Быть может, есть и другая причина, почему собственность трех моих ангелов не вызвала к себе того интереса, на который я рассчитывала.

С содроганием вспоминаю беседу, состоявшуюся накануне.

«Сандра, как я рада тебя видеть!»

Я застряла на «зебре» в центре Граца. Радуюсь случайной встрече с подругой. Пару недель назад она помогла красить стены в моей квартире. С тех пор я больше ее не видела. Мы вместе переходим дорогу и останавливаемся на солнышке.

«Как поживаешь? Нравится ли твоим детям их новое кресло?»

Я подарила Сандре в благодарность за ее помощь замечательное детское кресло. Тимо выпросил его у меня в ИКЕА за несколько дней до смерти. И фактически не успел им воспользоваться. Моя подруга была тогда очень тронута и подарком, и его предысторией. Она тут же уехала домой. Ей не терпелось обрадовать своих детей.

А теперь ее лицо неожиданно помрачнело.

«Хорошо, что ты спрашиваешь. Я и сама собиралась с тобой об этом поговорить».

Мне не очень нравится тон Сандры. Похоже, кресло доставило ей много проблем.

«Знаешь, на выходных я принимала участие в расстановке на одном семинаре. И там мне кое-что стало ясно».

Ага.

Я киваю. Молчу. «Кое-что». После семинаров такого рода кое-что необъяснимое всегда становится ясным. Это я знаю на собственном опыте. «Кое-что», как правило, значит примерно следующее: Если бы руководитель семинара не отговорил меня рассказывать о расстановке, я бы тебе сейчас непременно рассказала все. Всю историю моей семьи, начиная с рождения прабабушки. И тогда, может быть, ты бы поняла, почему я такая, какая есть, а не другая. Почему я бываю иногда капризной или вспыльчивой. И тогда тебе стало бы очевидным, почему я абсолютно ничего не могу поделать с собой, когда говорю что-нибудь типа:

«Я хочу вернуть кресло. Потому что мне не нужна мебель мертвых детей».

Как-как?! Что ты такое говоришь? Но предложение было именно таким. Еще и артикулированным громко, четко и без желания смягчить. Брутально. Как этому учат на некоторых расстановках.

Я пытаюсь не потерять самообладания.

«Ты спятила? — я едва сдерживаюсь, чтобы не выпалить это. — Это что — тест на крепость нервов? У тебя что, нет сердца, нет души, ты лишилась разума?!»

«Я хочу вернуть кресло. Потому что мне не нужна мебель мертвых детей».

Но лепечу вместо этого: «Ах, вот оно что! Ну, тогда ты можешь мне его просто вернуть». Примирительно. Не желая никого обижать.

Трусиха.

И быстро прощаюсь. Прежде чем возникнет опасность, что я закричу и кому-то выбью зубы.

Придя домой, я испытываю потребность позвонить сразу семи подругам. Выплакаться. Пожать урожай сочувствия. Заклеймить эту глупую корову.