Четыре овцы у ручья

На штанах Шейха действительно темнело мокрое пятно. Такое иногда случается с людьми, которые впервые оказываются в прицеле нескольких готовых открыть огонь автоматов. Вот и наш убийца сам еще ни разу не побывал в реальной перестрелке. Других посылал десятками – и взрываться, и умирать под пулями, и быть затоптанными живьем, как тот смертник на бат-мицве семьи Ханукаевых, – а вот сам ни-ни. Попробуй-ка докажи, что он вообще как-то причастен…

Впрочем, к моменту допроса в здании Шерута Джамиль уже полностью пришел в себя, да и штаны подсохли. Я добился права допросить его первым – в конце концов, это была прежде всего моя победа. Кэптэн Маэр не смог отказать.

Когда я вошел в комнату, Шейх воззрился на меня с веселой фамильярностью и приветственно звякнул наручниками.

– Так и знал, что это будешь ты! – воскликнул он. – Старый знакомец. Есть что вспомнить.

Я сел напротив, положил папку на стол и уставился на него. Сукин сын почти не изменился за эти несколько лет. Такое же превосходство во взгляде, та же уверенность, то же спокойствие, то же итальянское обаяние… Помнится, в прошлый раз он показался мне вылитым Марчелло Мастроянни. Я осматривал его подробно, неторопливо, со всем тщанием, как ученые-археологи изучают редкий экспонат, только что извлеченный из раскопа. Если бы на нем была пыль, я бы смахнул ее щеточкой. Но пыли не было – даже без роскошной обуви, шелкового галстука и модной прически Джамиль Шхаде выглядел весьма презентабельным джентльменом.

Он воздел глаза к потолку в поисках воспоминаний:

– О чем мы тогда беседовали? Не поможешь вспомнить?

Я молчал.

– Ах да! – воскликнул Шхаде и пристукнул ладонью по столу. – О средневековом фанатизме! Не веришь? Точно тебе говорю! Вот это память! Сам себе удивляюсь.

Я посмотрел на его левую руку – тогда на ней были дорогие швейцарские часы.

– Сняли! – с сожалением произнес он, проследив за моим взглядом. – Говорят, в тюрьму нельзя с часами. А то бы тебе подарил. Чай, не чужие.

Он подмигнул, но я не отреагировал и на это. Внутри меня было сухо и горячо, как в пустыне. В глазах Мастроянни мелькнуло беспокойство.

– Что ж ты все молчишь и молчишь? Кто тут кого допрашивает?

Я встал, взял стул и подпер им ручку двери. Динамик допросной кашлянул и проговорил голосом кэптэна Маэра:

– Парень, без глупостей!

Само собой, без глупостей. Беспокойство в глазах Шейха сменилось страхом. «Сейчас снова обмочится, – подумал я. – Только теперь по делу». Пистолет был спрятан у меня за поясом, под курткой. Странно, что босс не догадался обыскать такого проблемного сотрудника. Поверил на слово, наивняк. Непохоже на такого зубра…

Я подошел к Шхаде вплотную и выстрелил ему в висок. В дверь уже ломились, но я еще успел собрать в своей пустыне слюну, чтобы плюнуть в его мертвую рожу. Как, собственно, и планировал.

19

Четыре врача пробовали исцелить царского сына, который вдруг вообразил себя индюком, разделся догола и залез под стол, чтобы клевать там упавшие на пол крошки.

Первый сказал: «Я исцелю его личным примером. Увидев, как мне хорошо, он и сам поймет, что намного приятней быть человеком». Целый месяц, нахваливая свою удобную одежду, вкусную еду и радости жизни, он расхаживал перед несчастным царевичем, но тот лишь квохтал, клевал крошки и оставался индюком.

Второй сказал: «Я урезоню его добрым словом. Доводы рассудка выводят на свет заблудшие души». Две недели взывал он к разуму безумца, но тот лишь квохтал, клевал крошки и оставался индюком.

Третий сердито воскликнул: «Это не болезнь, а распущенность! Нельзя потворствовать капризам юнца. Я задам ему хорошую трепку, и он тут же перестанет блажить». Он силой вытащил сумасшедшего из-под стола и бил его кнутом, пока тот не потерял сознание от боли. Но, едва придя в себя, царевич вновь залез под стол, чтобы квохтать и подбирать крошки.

Четвертый врач скинул с себя всю одежду и присоединился к больному.

«Ты кто?» – спросил он безумца.

«Индюк».

«И я индюк, – сказал врач. – Что ты тут делаешь?»

«Клюю крошки».

«Давай клевать вместе», – сказал врач, и они стали клевать вдвоем.

Некоторое время спустя врач мигнул своим помощникам, и те кинули ему под стол две рубахи.

«Дураки думают, что индюк не может носить рубашку, – сказал врач сумасшедшему. – Но это полнейшая чушь. Вот, смотри: я надеваю рубашку – оп! – и остаюсь индюком! Попробуй и ты! Ну как? Остался индюком?»

«Остался… – радостно проквохтал царевич. – Я индюк! Индюк!»

«Конечно! – заверил его врач. – Мы оба индюки!»

Затем он повторил тот же трюк со штанами. Потом убедил безумца, что индюки могут сидеть на стуле… И так мало-помалу добился положения, при котором царевич уже ничем не отличался от нормальных людей. Царь щедро наградил целителя, а три других врача, преодолев зависть, пришли поздравить коллегу с блестящей победой.

«Тебе удалось невозможное: превратить индюка в человека! – сказали они. – У кого ты научился этой премудрости?»

Врач резко вскинул голову и посмотрел на них одним глазом:

«Не городите чепухи! Царевич по-прежнему индюк. Как, собственно, и я!»