Четыре пера (ЛП)

Эту сторону дела он и в самом деле упустил из виду и теперь был обеспокоен не меньше, чем удивлен. Он стал ревностно относиться к Гарри Фивершему, словно мать к любимому младшему сыну. С приятным предвкушением он пестовал надежду, что в конце концов Гарри вернет все, что ему принадлежало. Он смотрел на Дюрранса и понимал, что его надежды пошатнулись. Дюрранс выглядел именно тем смелым человеком, которым представлял его послужной список, а лейтенант Сатч имел свою теорию насчет женщин. Грубая, животная храбрость — они ее боготворят.

— Что скажете? — спросил Дюрранс.

Лейтенант Сатч понимал, что должен ответить. Ему страшно хотелось солгать — он достаточно знал стоявшего перед ним человека, чтобы быть уверенным — ложь сделает свое дело, Дюрранс вернется в Судан.

— Так что же?

Сатч посмотрел на небо, перевел взгляд на флаги. Гарри предвидел подобные сложности, он не хотел, чтобы Этни ждала. Сатч представил его, затерянного неведомо где под палящим солнцем, и сравнил с тем, кого видел перед собой, успешным офицером, отдыхающим в своем клубе. Он почувствовал желание рассказать всю правду, ответить на оба первых вопроса. Но Дюрранс снова безжалостно потребовал ответа.

— Ну?

— Нет, — с сожалением сказал Сатч. — Это не будет предательством.

И в тот же вечер Дюрранс сел на поезд в Холихед.

Глава девятая

Гленалла

Ферма располагалась в миле от деревни, посреди дикой болотистой пустоши. Сад зарастал вереском, верховая тропа вела прямо к двери. С трех сторон ферму окружал амфитеатр холмов, так быстро менявшихся по велению времени года, что казалось, каждый день приносит новый оттенок цвета. На них не росло ни единого деревца, лишь мох и вереск среди гранитных камней, но выглядели они приветливо и уютно, и Дюрранс почти поверил, что они сменяют изумрудно-зеленые, пурпурные и красно-коричневые уборы намеренно, чтобы порадовать глаз девушки, которую приютили.

Дом смотрел на склон, спускающийся к бухте. Из окон открывался вид на редкие заросли, возделанные поля, выцветшие коттеджи, высокий лес на берегу и проблеск сверкающей воды с мечущимися над ней чайками. В полдень Дюрранс свернул вверх по тропе и сразу узнал дом — вместо приветствия из окон к нему плыла мелодия скрипки. Его рука сжала поводья, а душу вновь охватила надежда. Он задержал дыхание.

Он привязал лошадь и вошел в ворота. С виду бесформенный, как казарма, внутри дом был воплощением уюта. Комната, в которую провели Дюрранса, с начищенной медью, сияющими дубовыми панелями и широкими окнами, была яркой, как сам полдень. Дюранс представил ее зимним вечером, с закрытыми ставнями, красным огнем в очаге и стучащим в окно ветром, гуляющим по холмам.

Этни встретила его без малейших признаков удивления.

— Я знала, что вы приедете, — сказала она, сияя улыбкой.

Пожимая ее руку, Дюрранс удивил Этни, неожиданно засмеявшись. Она проследила за его взглядом к скрипке, лежавшей рядом с ней на столе — светлой, с отметиной в том месте, где заменили кусочек дерева, съеденный жучком.

— Это ваша, — сказала она. — Вы были в Египте, и я не могла отослать ее назад.

— Поэтому я и надеялся, что в конце концов вы ее примете.

— Как видите, приняла, — сказала Этни и, глядя ему прямо в глаза добавила: — некоторое время назад. Я нуждалась в подтверждении, что у меня есть настоящие друзья, и осязаемая вещь очень помогла. Я очень рада, что она у меня есть.

Дюрранс бережно, будто священный сосуд, взял в руки инструмент.

— Вы играли на ней? Может, увертюру Мелузины?

— Вы помните? — засмеялась она. — Да, играла, но только в последнее время. Я долго не прикасалась к скрипке, она говорила мне о столь многих вещах, которые хотелось забыть.

Она произнесла эти слова, как и все остальные, без всяких колебаний, не опуская глаз.

На следующий день Дюрранс перевез из Ратмаллана свой багаж и прогостил на ферме неделю. Но ни он, ни Этни не упоминали Гарри Фивершема, хотя проводили почти все время в обществе друг друга. Состояние Дермода Юстаса оказалось даже хуже, чем Дюрранс ожидал по описанию миссис Адер.

Его речь стала односложной, он высох, одежда висела мешком, и даже гнев куда-то испарился из глаз. Он стал домоседом и дремал у камина большую часть дня даже в июльскую жару. Он никуда не ходил, только в маленькую серую церковь в четверти мили от дома, и даже такая прогулка лишала его сил. Он стал дряхлым стариком, почти не узнаваемым, и его жесты и голос причиняли Дюррансу боль. Его колли, похоже, постарел за компанию, а может, из сострадания к хозяину.

Дюрранс и Этни проводили много времени вместе. Днем в любую погоду они гуляли по холмам, и она, раскрасневшись, с горящими глазами показывала ему свою землю, требуя от него восхищения. Вечерами она брала скрипку, и, как раньше, отворачивалась и заставляла струны говорить. Дюрранс наблюдал за движениями ее руки, отрешенностью на лице и прикидывал свои шансы. В отличие от лейтенанта Сатча, он не думал, что преуспеет. Тень Гарри Фивершема могла их разделить. Кроме того, он знал, что Этни легче других женщин может переносить бедность, он уже видел тому подтверждения.