Четыре пера (ЛП)

— Да. Обычно это какой-нибудь торговец-дервиш или купец, торгующий с племенами Судана, который проскальзывает в Вади-Хальфу, Ассуан или Суакин и берет на себя эту работу. Конечно, он сильно рискует. С ним могут расправиться в Умдурмане, если обнаружат его делишки. Поэтому неудивительно, что в последний момент он уклоняется от опасности. Зачастую он оказывается мошенником. Договариваешься с ним в Египте и передаешь ему деньги. Через полгода или год он возвращается один и оправдывается, что было лето, а сезон неблагоприятный для побега. Или заключенных строже охраняли. Или его самого заподозрили. И просит еще денег. Его рассказ может быть правдой, и даешь ему больше денег; а он опять возвращается, и возвращается один.

Этни кивнула.

— Точно.

Дюрранс невольно объяснил ей то, чего она до сих пор не понимала. Она была совершенно уверена, что Гарри Февершем каким-то образом пытается помочь полковнику Тренчу, но каким образом его собственный захват должен был послужить этой цели, она не могла разобраться. Теперь она поняла: он должен был стать посредником, и ее надежды росли благодаря этому. Скорее всего, он с осторожностью приступил к своим планам. Он очень хотел, чтобы к ней вернулось второе перо, и если он сможет вызволить Тренча из Умдурмана, то и сам там не останется.

Этни немного помолчала. Они сидели на террасе, и над рекой пламенел закат.

— Полагаю, жизнь в тюрьме Умдурмана не будет легкой, — сказала она и снова приняла равнодушный вид.

— Легкой! — воскликнул Дюрранс. — Да, она не будет легкой: лачуга, переполненная арабами, без света и воздуха, а крыша, под которой придется находиться взаперти от заката до рассвета, на два фута выше головы; очень вероятно, что заключенным придется стоять всю ночь в этом грязном логове в тесноте, вплотную, плечом к плечу. Представьте себе это даже здесь, в Англии, в этот вечер! Подумайте, что будет в августовскую ночь в Судане! Особенно, если у вас сохранились воспоминания о таком месте, что лишь увеличит мучения.

Этни посмотрела на прохладный сад. В этот самый момент Гарри Фивершем, возможно, изо всех сил пытается дышать в темной и шумной лачуге, с пересохшим горлом и на жаре, мечтает о травянистых склонах Рамелтона и плавном течении реки Леннон.

— Можно молиться о смерти, — медленно сказала Этни, — если только...

Она хотела добавить: если не оказался там намеренно с определенной целью, но резко оборвала предложение. Дюрранс подхватил его:

— Если бы не шанс на побег, — сказал он, — а шанс есть, если Фивершем в Умдурмане.

Он боялся, что позволил себе сказать слишком много об ужасах тюрьмы в Умдурмане, и добавил:

— Конечно, то, что я вам описал, это просто слухи, и им нельзя доверять. Мы не знаем. Возможно, у заключенных нет таких трудностей, как мы считаем.

После чего он оставил эту тему. Этни больше не упоминала об этом. Она иногда задумывалась, что подумал Дюрранс о ее внезапном исчезновении из гостиной в тот вечер, когда он рассказал о своей встрече с Гарри Фивершемом. Но он никогда не упоминал об этом, а она считала благоразумным подражать его примеру.

Заметное изменение в его поведении, отсутствие осторожности, которая так огорчала Этни, смягчила ее страхи. Казалось, он нашел для себя какое-то идеально простое и естественное объяснение. Время от времени она также спрашивала себя, почему Дюрранс рассказал ей о той встрече в Вади-Хальфе и о последующем отъезде Фивершема на юг. Но для этого она нашла объяснение — возможно, странное объяснение, но оно было достаточно простым и устраивало ее. Она считала, что эта новость была посланием, а Дюрранс — лишь инструментом. Это предназначалось для её ушей, и для одного только её понимания, а Дюрранс был обязан передать новость по воле высших сил. Настоящую причину она не хотела знать.

Весь сентябрь они продолжали притворяться. Каждое утро, когда Дюрранс был в Девоншире, он шел через поля к Этни в «Заводь», и миссис Адер, наблюдая, как они говорят и смеются без тени смущения или отчуждения, все больше злилась, ей все сложнее было держать язык за зубами и позволять это притворство. Это был месяц напряженности, и все втроем испытывали большое облегчение, когда Дюрранс ездил к окулисту в Лондон.

И этих визитов стало больше по количеству и продолжительности. Даже Этни была им благодарна. Она могла на какое-то время сбросить маску; она получила возможность ощутить усталость, побыть одной и восстановить силы, чтобы вновь изображать приподнятое настроение по возвращении Дюрранса. Наступали часы, когда ее охватывало отчаяние. «Смогу ли я притворяться, когда мы поженимся, когда будем всегда вместе?» — спрашивала она себя. Но она оставила вопрос без ответа; она не смела смотреть вперед, чтобы хотя бы сейчас силы ее не подвели.

После третьего визита Дюрранс сказал ей:

— Помните, я однажды упоминал известного окулиста в Висбадене? Мне кажется целесообразным съездить к нему.

— Вам рекомендовали съездить?

— Да, и съездить одному.

Этни посмотрела на него проницательным, быстрым взглядом.