Четыре пера

— Вы заберете его? — спросил он с нерешительностью и робостью. — Правда? Другие уже забрали, кроме того, кто погиб у Тамаи. И вы должны забрать! — Он говорил так, как будто едва мог поверить в свою огромную удачу. Затем голос стал похож на голос человека, умаляющего свои несчастья. — Конечно, это были не лучшие времена. Но тогда никто не ожидал лучших времен. И в худшем случае, нужно всегда с нетерпением ждать... предположим, я бы не сбежал... Я не уверен, что, когда все успокоится, не окажется, что это действительно было худшее время для вас. Я вас знаю... это ранит снова и снова, вашу гордость и чувства, и все остальное, и уже давно, так же сильно как тем утром, когда солнечный свет проникал сквозь жалюзи. И ничего не поделать! Даже после ничего не поделать... вы не ожидали этого, в отличие от меня... для вас было кончено... — и он снова начал бредить.

Восторг полковника от звуков родной речи уступил место огромному любопытству. Что это за человек и о чем он говорит? Когда-то давно, стоя на стоянке кэбов на юго-западном углу площади Сент-Джеймс, он сказал: «я любопытный и последовательный человек», и небезосновательно. А сейчас перед ним разворачивалась история жизни, и не слишком счастливая, возможно даже трагичная. Тренч начал рассуждать, что значит слово «после», постоянно возвращавшееся в речь человека, и по всей видимости очень важное для него.

Жара в тюрьме стала удушающей, темнота подавляла, но крики и шум стали стихать: усталость и истощение возымели свое действие. Тренч снова склонился к товарищу и услышал более отчетливо:

— Я видел у вас свет в то утро... Вы внезапно погасили его... Вы слышали мои шаги на дорожке?.. Я думал, что да, и это было больно. — Тут же настойчиво возразил: — Нет, нет, я и не думал, что вы будете ждать. Я не желал этого. После, может быть, но ничего более, даю слово. Сатч ошибался... Конечно, может случиться всякое — можно погибнуть, заболеть и умереть — прежде чем успеешь попросить забрать перо, и тогда не будет никакого «после». Но это риск, который нужно принять.

Намек для полковника Тренча не был достаточно прямым. Он услышал слово «перо», но не мог связать его с какими-либо своими действиями. Его обуревало любопытство насчет этого «после». Он смутно догадывался о его значении и удивился при мысли, сколько людей путешествовали по миру, и под спокойствием и обычным поведением скрываются причудливые фантазии и поэтические убеждения, о которых вообще не подозреваешь, пока из-за болезни мозг не вышел из-под контроля.

— Нет, одна из причин, по которым я ничего не говорил вам в тот вечер о своих намерениях, это потому что не хотел, чтобы вы ждали или подозревали, что я собираюсь предпринять. — А затем попытка разубедить прекратилась, и он начал говорить заинтересованным тоном. — Знаете ли, это пришло мне в голову только в Судан, но думаю, Дюррансу это небезразлично.

Произнесенное имя стало потрясением для Тренча. Этот человек знал Дюрранса! Он был не просто незнакомым земляком Тренча, а он знал Дюрранса, как Тренч знал его. Между ними есть связь, у них есть общий друг. Он знал Дюрранса, сражался на одном поле с ним, может быть, в Токаре, Тамаи или Тамание, как и Тренч! И поэтому любопытство Тренча, касаемо истории жизни, в свою очередь, уступило любопытству относительно личности этого человека. Он попытался разглядеть лицо, зная, что в этой мрачной и шумной лачуге это невозможно. Однако он услышал достаточно, чтобы быть уверенным. Если незнакомец знает Дюрранса, возможно, он знает и Тренча. Тренч прислушался, но высокий и бессвязный голос ни о чем не говорил. Он ждал слов и услышал их.

— Дюрранс стоял у окна, после того как я рассказал им о вас, Этни.

Тренч мысленно повторил это имя. Речь идет о женщине, значит, его новоприобретенный соотечественник, друг Дюрранса, в бреду представлял себе, что говорит c женщиной по имени Этни. Тренч не помнил такого имени, а голос в темноте продолжил:

— Все время, пока я собирался отправить свое письмо, после того как пришла телеграмма, он стоял у окна моей комнаты спиной ко мне и смотрел на парк. Мне показалось, что он меня винит. Но теперь мне кажется, он пытался смириться с тем, что потерял вас... не знаю.

Тренч так испуганно вскрикнул, что Ибрагим обернулся.

— Он умер?

— Нет, он жив, он жив.

Невозможно, сказал себе Тренч. Он отчетливо вспомнил Дюрранса, стоявшего у окна спиной ко всем. Он вспомнил телеграмму, которую Так долго читал получатель, что смутило всех, кроме Дюрранса. Он вспомнил и человека, объявившего о помолвке и об отставке. Но, конечно, это не может быть он. Звали ли девушку Этни? Она была из Донегола, это точно, и этот человек говорил об отплытии из Дублинского залива — и о пере.

— Боже правый! — прошептал Тренч. — Ее звали Этни? Да?