Четыре пера

Мальчик шагнул вперед, протягивая пустые руки, словно объясняя, почему он не принес никакой пищи. Но он подошел довольно близко и, присев на корточки возле Фивершема, продолжил объяснять. Не переставая говорить, он отвязал шкуру газели, привязанную вокруг талии под джиббе, и она упала сбоку от Фивершема. В шкуре газели лежал цыпленок, и после этого Фивершем с Тренчем позавтракали, пообедали и поужинали. Через час им разрешили выйти из заребы и спуститься к Нилу. Они шли медленно и часто останавливались, и во время одной из остановок Тренч произнес:

— Мы можем поговорить здесь.

Внизу, у кромки воды, некоторые заключенные разгружали доу, другие шлепали по колено в мутной воде. На берегу было полно визжащих, кричащих и возбужденных без всякой причины людей. Тюремщики находились в поле зрения, но не слышимости.

— Да, мы можем поговорить здесь. Зачем ты пришел?

— Меня схватили в пустыне, на дороге Арбайн, — медленно сказал Фивершем.

— Да, притворялся сумасшедшим музыкантом, странствующим из Вади-Хальфы с цитрой. Я знаю. Но ты осознанно преследовал свою цель. Ты пришел, чтобы присоединиться ко мне в Умдурмане.

— Откуда ты узнал?

— Ты сам рассказал. За последние три дня ты много рассказывал, — и Фивершем с тревогой посмотрел на него. — Очень много, — продолжал Тренч, — ты пришел ко мне, потому что пять лет назад я отправил тебе белое перо.

— А я тебе только это рассказал? — с беспокойством спросил Фивершем.

— Нет, — ответил он, оттягивая ответ.

Он сел, а Фивершем лежал на боку и смотрел на Нил, обхватив голову руками, так что они не видели друг друга.

— Нет, не только это. Ты говорил о девушке, той самой девушке, о которой рассказывал, когда Уиллоби, Дюрранс и я обедали с тобой в Лондоне. Теперь я знаю ее имя... Она была с тобой, когда прислали перья. Я не учел этой возможности. Она дала тебе четвертое перо вдобавок к нашим трем. Прости.

Некоторое время они молчали, а потом Фивершем медленно ответил:

— Со своей стороны, я не жалею. Я имею в виду, не жалею, что она присутствовала, когда прислали перья. Наверное, я даже рад. Она дала мне четвертое перо, это правда, но этому я тоже рад. Без ее присутствия, без этого четвертого пера, выдернутого из ее веера, я, возможно, тут же сдался бы. Кто знает? Сомневаюсь, что смог бы продержаться три долгих года в Суакине. Я видел тебя, Дюрренса и Уиллоби и многих людей, которые когда-то были моими друзьями, и вы все занимались привычным делом. Ты и представить не можешь, насколько привычная полковая рутина, которую все клянут при первом удобном случае, иногда кажется такой желанной. Я мог бы с легкостью сбежать. Сесть на лодку и отплыть обратно в Суэц. И тогда шанс, которого я ждал три года, так и не настал бы.

— Ты видел нас? — спросил Тренч. — И не подал знака?

— А как бы вы его восприняли? — Тренч промолчал. — Нет, я видел вас, но принимал меры, чтобы вы не видели меня. Сомневаюсь, что вынес бы все это без воспоминаний о той ночи в Рамелтоне, о четвертом пера, которое постоянно освежало их в моей памяти. Я никогда бы не прошел от Обака до Бербера, и уж точно не присоединился бы к тебе в Умдурмане.

Тренч быстро повернулся к своему спутнику.

— Она будет рада это услышать, — сказал он. — Не сомневаюсь, что она сожалеет о четвертом пере, не меньше чем я сожалею о первых трех.

— Нет причин для нее или тебя сожалеть. Я не виню тебя или ее, — и на этом Фивершем замолчал и посмотрел на реку.

Воздух пронзали крики, берег заполнился арабами и неграми, одетыми в длинные одежды голубого, желтого и грязно-коричневого цвета; кипела работа по разгрузке доу. Вдоль реки и ее рукавов на фоне безоблачного неба стояли пальмы Хартума, и солнце за ними катилось вниз, к западу. Через несколько часов опять повторятся ужасы «Дома камня». Но они оба вспомнили о вязах у реки Леннон и зале, где в прохладную ночь была распахнута дверь и мягким эхом звучала музыка вальса, и стояли девушка с мужчиной, а между ними упали на пол три белых пера. Один вспомнил, другой представил картину, и для обоих она была одинаково яркой. Наконец, Фивершем улыбнулся.

— Возможно, она уже видела Уиллоби; возможно, она уже взяла его перо.

Тренч протянул руку к своему спутнику.

— Я заберу свое сейчас.

Фивершем покачал головой.

— Нет, пока еще нет.

И лицо Тренча внезапно засветилось. Отчаянная надежда, изо всех сил пробивавшаяся в груди за три дня и три ночи его вахты, надежда, которую он стремился подавить, опасаясь, что она окажется ложной, наконец ожила.

— Еще нет, значит, у тебя есть план побега.

И тревога вернулась на лицо Фивершема.

— Я не говорил этого, — взмолился он, — пожалуйста, скажи, что я ничего не говорил об этом в бреду. Я рассказал о четырех перьях и об Этни, но о плане побега ничего не сказал.

— Ни слова. Так что я сомневался и боялся поверить.

И тревога Фивершема улеглась. Положив дрожащую ладонь на руку Тренча, он заговорил неровным голосом: