Четыре письма о любви

В свете фонарей заснеженная дорога сверкала, как взлетная полоса. Поначалу я двигался очень осторожно – маленькими шажками и почти не отрывая ступней от поверхности, но все равно постоянно оступался и резко дергал головой, стараясь удержать равновесие. Каждую секунду ожидая падения, я немного нервничал, и все же заснеженная красота пустых и тихих городских улиц не осталась для меня незамеченной. Дома и деревья вдоль обочин были погружены в глубокий, ватный сон; серый и тусклый мир города исчез, скрылся подо льдом, и отраженные звезды сверкали у самых моих ног. На то, чтобы пройти полмили, я тратил теперь около часа, но мне было все равно. Я шагал все вперед и вперед прямо посередине моей взлетной полосы, зная, что мой рейс может прибыть в любую секунду. Ноги скользили, но я не падал, и в какой-то момент мне почудилось, что я не иду, а скольжу, будто на коньках, между рядами уличных фонарей. Я набирал скорость, разгонялся короткими, оскальзывающимися перебежками и, широко раскинув руки, летел дальше, чувствуя, как от восторга начинает кружиться голова. И так – снова и снова, все дальше и дальше по дороге: короткий, семенящий разбег, а затем – стремительное и плавное скольжение по сверкающим звездам. Ощущение было ослепительное; лед нес меня как пушинку, по сторонам мелькали дома, и с каждым толчком я все быстрее несся по дублинским улицам, расставив руки, как крылья, и трепеща полами развевающегося пальто. Я плавно выкатывался на круговые перекрестки, покидал их, не снижая скорости, и, закрыв глаза, проносился мимо светофоров и знаков «Уступи дорогу». Пусть в меня что-то врежется, пусть весь мир разлетится на куски, лишь бы это случилось скорее, скорее!

Но ничего не происходило. Я катился все дальше и дальше по пустынным пригородам, и ледяной холод проникал сквозь тонкие подошвы моих башмаков, так что мне приходилось время от времени опускать взгляд, чтобы убедиться: мои ноги еще не отвалились. Время от времени я скользил на одной ступне, закладывал небольшие дуги и развороты, пытаясь спровоцировать падение, но оставался на ногах – высокая худая фигура, которая, пошатываясь и кренясь, несется сквозь снежную белизну ночи. Казалось, кто-то специально освободил для меня весь город, приготовил его, как декорацию для мини-драмы, сюжет которой заключался в моем внезапном осознании собственного одиночества. Я все еще скользил, катился по льду, когда меня в первый раз словно обухом по лбу хватило: мой отец умер, а никаких друзей у меня нет.

Бледная, трясущаяся, как желе, тошнота заворочалась у меня под ложечкой. Папа умер. Я остался абсолютно один. Это открытие парализовало меня, я перестал даже переставлять ноги (впрочем, ниже колен я их все равно не чувствовал), позволив скользкому льду нести меня под уклон. Папа умер… Я думал об этом и чувствовал себя как человек, перенесший ампутацию, у которого ноет и болит отрезанная конечность.

Этого оказалось достаточно, чтобы я оступился и рухнул головой вперед.

13

Не знаю, как долго я лежал посреди мостовой. Кровь из моего рассеченного лба смешалась с подтаявшим льдом и растеклась в стороны, образовав лужицу, по форме напоминающую Норвегию. Ног я почти не чувствовал, зато кожу на лбу дергало и кололо, словно в нее вгрызались острыми зубами какие-то крошечные существа. Мой правый глаз оказался прижат к дороге, и крепкий лед остужал текущие из него слезы. Я лежал и не мог пошевелиться, глядя на длинную белую полосу замерзшего снега под собой, пока не заметил вдалеке приближающуюся фигуру мужчины. Поначалу я решил, что он мне просто привиделся. Он был еще далеко, но двигался с неловкой целеустремленностью, и даже скользкий лед не был для него серьезной помехой. Сначала до него было около мили, затем расстояние сократилось до полумили, а через миг он оказался совсем рядом, словно пленка в проекторе вдруг прыгнула вперед с удвоенной скоростью.

Это был мой отец. Он не был даже обожжен, и когда он улыбнулся, мне показалось, что его лицо выглядит свежим и розовым, словно папа только что умылся райской росой. Что ж, наверное, эта ночь все-таки была волшебной, раз он покинул свой рай и отправился прогуляться, пока мама наводила на небесах чистоту и порядок.

Прежде чем я успел пошевелиться, он наклонился, легко коснувшись раны на моей голове, и я почувствовал, что его пальцы были мягкими и теплыми. Синие-синие глаза смотрели прямо на меня; они походили на два маяка, и от их взгляда по всему моему телу пронесся электрический разряд. Папа, хотелось мне сказать, держи меня, не отпускай. Я хочу отправиться с тобой.