Тем не менее я протиснулся и посмотрел. Окно выходило на маленькую, выложенную кирпичом нишу между домом и застекленной верандой. Нишу эту я видел каждый день… но сейчас смотрел на нее под другим углом. Жена выставила туда полдюжины горшечных цветов, чтобы растения могли насладиться солнышком начала ноября, и получился прелестный садик, которым мог любоваться только я. Пришедшая в голову фраза и стала названием повести. Эта фраза показалась мне ничуть не хуже других метафор, отражающих то, что днем и ночью делают писатели, особенно те, кто работает в жанре фэнтези. Сидеть за пишущей машинкой или с карандашом в руке – это физическая деятельность; в переносном смысле мы выглядываем в почти забытое окно, глядя на привычное с неожиданного ракурса, и банальное кажется незаурядным. Задача писателя – смотреть в такое окно и записывать, что он видит.
Но иногда стекла в окнах разбиваются. Именно это, по-моему, и стало основной проблемой повести: что станется с наивным наблюдателем, когда оконное стекло, отделяющее реальность от нереальности, разобьется и полетят осколки?
1
– Вы украли мой рассказ, – сказал человек прямо с порога. – Вы его украли, и с этим нужно что-то делать. Правда есть правда, справедливость есть справедливость, давайте решать, как поступить.
Мортон Рейни, внезапно разбуженный и еще не совсем проснувшийся, не нашелся с ответом. Такого с ним никогда не случалось, когда он работал – больной или здоровый, полусонный или хорошо выспавшийся. Он был писателем и почти никогда не терялся, если нужно было вложить в уста персонажа остроумную реплику. Рейни открыл было рот, не нашел там колкого комментария (даже бездарного не нашел) и закрыл рот.
При создавшейся ситуации это наблюдение было бесполезным, но, несомненно, точным. Человеку, отыскавшему Рейни в глухомани Западного Мэна, на вид можно было дать лет сорок пять. Он был очень худым. Лицо спокойное, почти безмятежное, прорезанное глубокими морщинами. Они волнами взбегали по высокому лбу, вертикальными углублениями тянулись от уголков тонких губ к подбородку и крошечными лучиками расходились вокруг глаз – невыцветших, ярко-голубых. Рейни не мог разглядеть, какие у него волосы: незваный гость был в большой черной шляпе с круглой тульей, вроде тех, которые носят квакеры, и натянул ее по самые уши. Бачков у него не было, и Мортону Рейни оставалось предположить, что пришедший лыс, как Телли Савалас, под своей круглой фетровой шляпой.
Незнакомец был в синей рубашке с коротким рукавом, аккуратно застегнутой до самой шеи, дряблой, красной от бритвы, хотя галстука на нем не было. Подол рубашки исчезал в синих джинсах, немного великоватых пришедшему. Отвороты джинсов аккуратно лежали на потертых грубых желтых ботинках, пригодных лишь для того, чтобы ходить по тощей пашне в трех с половиной футах от задницы мула.
– Ну? – спросил он, пока Рейни продолжал молчать.
– Я вас не знаю, – выдавил наконец Рейни. Это было первое, что он произнес после того, как встал с дивана и открыл входную дверь, и прозвучало это высокомерно-глупо даже для его собственных ушей.
–
Он протянул руку, и Рейни впервые заметил, что пришедший что-то с собой принес. Это была стопка листков, но не какая-нибудь пухлая старая пачка – это была рукопись. «Поваришься немного в нашем бизнесе, – подумал Рейни, – научишься узнавать рукопись с одного взгляда. Особенно невостребованную».
Мелькнула запоздалая мысль:
И с еще бо́льшим запозданием он понял, что, видимо, столкнулся с представителем Племени Ненормальных. Что ж, давно пора: три последние книги Рейни стали бестселлерами, а представитель этого легендарного народца явился к нему только сейчас. Рейни ощущал страх, смешанный с грустью. Мысли сконцентрировались на одном: как побыстрее – и с наименьшими потерями – избавиться от этого типа.
– Я не читаю рукописей… – начал он.
– Эту вы уже прочли, – ровным тоном сказал человек с лицом работяги-испольщика. – Вы ее украли, – повторил он, словно констатируя очевидный факт – например, что взошло солнце и стоит прекрасная осенняя погода.
В тот день все мысли приходили к Морту с большим опозданием; только тут он спохватился, что остался в доме совершенно один. Он приехал в Тэшмор-Глен в начале октября после двух тяжелейших месяцев в Нью-Йорке: не далее чем на прошлой неделе его развод стал свершившимся фактом.