Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)

Значит, не так все просто и ясно, как он сам неоднократно пытался убедить своих читателей. И кроме оригинальных идей, которых у Станислава Лема, конечно же, великое множество, есть что-то еще, что пока не поддается даже ему. Ускользает от писателя Лема, а не философа (а раздвоенность налицо).

В общем-то, ясно, что это. Образы, без которых немыслима художественная литература.

Литературный вундеркинд XX века родился все-таки от союза Науки и Искусства — и вот гены второго родителя оказались явно рецессивными (подавленными). Компьютеры, не переставая быть интереснейшей проблемой, адекватного художественного образа в мировой фантастике так и не обрели. И не ясно пока, осуществимо ли это в принципе: писать художественную литературу о нечеловеческом интеллекте.

Лем — мыслитель парадоксальный, и желание приступить к решению принципиально неразрешимой задачи вполне в его вкусе. Для него не стоит вопрос: можно ли? Ведь интересно, а значит нужно! Описать человеческим языком (и для человеков) нечеловеческое — мог ли Станислав Лем пройти мимо такого вызова? Но вот пока у него ничего не выходит…

Лем продолжает свой монолог, а публика начинает расходиться.

Невеселый финал. Нельзя сказать, что пьеса была неинтересной, скорее наоборот. Но очень уж неопределенно выглядит дальнейшая судьба главного персонажа последнего действия — Компьютера. Превратится ли он когда-нибудь в героя научной фантастики, откроются ли какие-то новые грани проблемы, о которой можно и нужно будет писать художественную литературу, — или ряды шкафов так и останутся всего лишь декорацией?

…Но что это! На сцене появляются еще два действующих лица — загадочная красавица, от которой почему-то веет могильным холодком, и компьютер, решительно отличающийся от всех, с которыми мы успели познакомиться. Это последние создания Станислава Лема: героиня повести "Маска", вышедшей в 1972 году, и сверхкомпьютер ГОЛЕМ-XIV из одноименного "предисловия к ненаписанной книге", вышедшего годом позже. Странное, жуткое и одновременно притягательное воздействие оказывают эти порождения лемовской фантазии, не тут ли кроется долгожданный ответ писателя на вопрос, как же писать о нечеловеческом разуме?

Читателя-зрителя буквально завораживает монолог героини — он настолько нечеловеческий, что и написан, кажется, на каком-то неземном языке. Но и то, что "Маска" — хорошая литература, сомнений также не вызывает.

Сюжет этой притчи можно пересказать в трех-четырех фразах. Мудрец чем-то прогневал короля, и по воле монарха придворные мастера изготовили страшное орудие мести. Механическую красавицу, в чреве которой покоилось, ожидая своего часа, отвратительное механическое существо с отравленным жалом. Мудрец не в состоянии устоять перед чарами красавицы. Но, случайно узрев (или это тоже было предопределено заранее?), что за мерзость скрывает прекрасное тело-"футляр" (маска!), в ужасе бежит прочь, а Маска, словно гончая, следует за ним. Однако у первоначально бездушного автомата, которого наделили сознанием, вместе с сознанием появляется и свобода воли: палач превращается в спасителя…

Впрочем, сюжет — тоже своего рода "маска". Ибо Лем не рассказывает, а показывает все эти перипетии и оценивает их, причем "изнутри", глазами и разумом героини. Нечеловека, автомата — пусть и наделенного какими-то зачатками сознания, даже личности. А выписан этот внутренний "нечеловеческий" мир столь ярко и многозначно, что тут поистине двумя фразами не отделаешься.

И все же, как ни оценивай "Маску", под каким углом зрения ни анализируй, рано или поздно упрешься в глухую стену, в вопросы вопросов, которые так мучают Лема, но от которых так легко и беспечно уходят многие его коллеги-фантасты. Может ли существовать интеллект вне свободы выбора? И наоборот, может ли программируемое существо осознать себя человеком разумным?

Не оттого ли героиня повести, постоянно очеловечиваясь, к концу произведения выбирает свой, отличный от предначертанного, путь, И становится от того много симпатичнее… Мы словно забываем, что прекрасной-то красавицы давно нет, а есть неприятное металлическое насекомое, но оно чувствует себя уже не убийцей, а спасителем. Оно способно познавать, сомневаться, искать, руша предписанную программу. Оно способно переживать, чувствовать, любить. Потому-то монах в повести и говорит: "Ты — сестра моя… А это значит, что я не возвышу себя над тобой и не унижу себя пред тобою, потому что, как бы различны мы ни были, твое неведение, в котором ты призналась, делает нас равными перед Провидением".

Самим качеством интеллекта, а не "футляром" задана граница между истинно человеческим и нечеловеческим. И "шкаф", усеянный лампочками, оказывается, может поступить человечнее иных "людей", запрограммированных — в мыслях, чувствах, желаниях и поступках — как самые примитивные автоматы… При всей многозначимости повести, которую Лем явно замыслил как постановку вопроса (а не ответ), и такая интерпретация имеет право на существование.