Четыре рассказа (СИ)

Когда Кузнецов говорит, то кажется, будто в нём говорит не он, а совсем другой человек, взрослый и невесть откуда взявшийся, уютно устроившийся в самом Кузнецове. А Кузнецов лишь недоумённо слушает его, старательно раскрывая и кривя рот. И не всегда пытается понять, что же тот, взрослый, говорит в нём. Потому что Кузнецову это не интересно. Но говорящий в нём взрослый - это тоже Кузнецов, хотя и давно живущий на свете.

- Смех, а не учитель!

Максиму не кажется смешным, что Вова Машкин - учитель. Максим пытается втиснуться в ощущения Кузнецова, чтобы понять наконец смехотворность Машкина.

-…Его счастье, что он не в нашей школе! Учили бы мы его химию, как же! - не унимается Кузнецов. - Мы бы ему показали!

«Почему? Почему не учили бы?» - не понимает Максим, но согласно кивает, глядя вслед Машкину, давно ушедшему со двора.

- Я его, между прочим, насквозь вижу! - нехотя выговаривает Кузнецов слова Кузнецова-взрослого. - Ох же и любил он в молодости проехать на велосипеде! На велосипеде ЗИЛ катался! Это для них шик был - велосипед ЗИЛ. И кайф. И предел мечтаний.

Максим молчит, слабо отгораживаясь от слов Кузнецова - слабо и безуспешно.

-…Знаю я их! Тенниску носил. "Беломор" курил. Тряпичные туфли мелом натирал… И тайно, возвышенно любил - продавщицу. - Кузнецов томно вздыхает, закатывает глаза и мычит. -…Так возвышенно, что бедная продавщица об этом так никогда и не узнала!..И, ни о чём не подозревая, как прежде, красила губы сердечком вишнёвой помадой… выщипывала брови в ниточку… успешно продавала халву в банках… и обожала стихи. А одно стихотворение даже могла рассказать наизусть в свободное от работы время:

Судьба заставит нас расстаться.
Но не заставит разлюбить.
Мы можем долго не встречаться,
Но друг о друге - не забыть!

Вот чего никогда не услышал бедный учитель Машкин!

Вот что он потерял в далёкой юности!..

Вот — что!

Кузнецову лень рассматривать чужое дальше, и он замолкает. Он позёвывает, перекладывая из ладони в ладонь подобранный с земли камень - гладкий и тяжёлый. Напротив сидит кошка и не мигая смотрит в глаза Кузнецову. Кошка глядит на Кузнецова, но любуется — собою. Только собой.

Кузнецов перестает перекладывать камень. Его острые зрачки приближаются к зрачкам Максима.

- А что, слабо тебе в неё?.. - тихо торжествует Кузнецов, на мгновенье переводя взгляд на кошку.

Тело Максима цепенеет от близкой неявной опасности.

Кузнецов презирает его и, не отрывая зрачков, хохочет в лицо. Максим совсем не понимает, как он должен поступить в этой своей второй жизни. Он только знает, чего ждёт от него и во что не верит Кузнецов. Максим берёт камень из его руки и долго смотрит, как мелкие искры вспыхивают на сколе.

- Слабо! - победно кричит Кузнецов, пнув Максима в ногу.

«Зачем ему это? - не понимает Максим. - Зачем им это?.. Затем, что я никогда не сделаю этого… Не хочу. Не могу. Никогда».

Максим размахивается, не чувствуя тяжести камня. И медленно бросает. Как во сне. Не глядя. Он бросает не глядя, но видит, как взвивается кошка.

Дёрнувшись в воздухе, она шлепается оземь. Лапы её бессильно скребут серую твердь. Из углов оскаленного рта стекают струйки блестящей крови. Лакированные струйки текут по серой шершавой тверди.

- Дурак, - торопливо говорит Кузнецов. - Я нарочно. Кошка из одиннадцатой квартиры. Тётьки-Клавкина… Дурак.

Руки Максима начинают дрожать крупной неуёмной дрожью. Лицо Кузнецова расплывается перед ним. Максим отворачивается. Но от забора, от песочницы, от сарая - отовсюду - надвигается на него лицо Кузнецова. Оно везде - щурящееся и расплывающееся.

Максим закрывает лицо руками.

- А всё равно - слабо… - довольно бормочет напоследок Кузнецов. - Выбросить надо. Пока не увидали. Вот живучая, зараза.

Пригнувшись, Кузнецов бежит к бестолково отползающей кошке. Кошка немо перелетает через забор, распластавшись в воздухе, - туда, откуда доносится ровный гул автотрассы. Блеск чистой её шерсти долго стоит в солнечном воздухе над забором, перед тем как пропасть из глаз навсегда.

Максим прижимает ладони к лицу.

-…Тёть Клав, я — ничего… - слышит он сквозь время смирный голос Кузнецова. - А вашу кошку собака нынче за горло тащила. В обед. Как - чья? Машкина собака тащила.

- Может быть, не мою? Что значит - за горло? Ты сам видал?…Пусть только попробует! Вот я покажу!..Убийцы!!!

На Максима нисходит глухота. В темноте гардеробной комнаты пахнет старой чистой одеждой.

А пальто, висящие на плечиках, похожи на шеренгу безголовых людей, обнаруживших вдруг этот свой изъян - и остановившихся в замешательстве. Максим сидит, уткнув голову в колени, вбирая спиною равнодушный холод стены. Он хочет - и боится - ощутить себя в себе, будто потеряв на это право.

Его живое «я» не возвращается. Оно не появляется всё лето. Всё лето, всю зиму, весь год и год.

Его «я» разбито на тысячу колючих осколков. Оно раздроблено - и потому не может собраться воедино.

Оно мучительно сосредоточивается в нём - мучительно и тщетно. И тогда Максим смеётся.