Четыре сестры

– Акапулькооооо! Акапулькооооо!

Танкред заткнул уши и налил им еще лимонада, всем, кроме Беттины, которая задремала. Тут высказалась Гортензия:

– А я? Мой день рождения?

С подозрительным видом она ткнула пальцем в Энид:

– Вот ты, например. Знаешь, когда он?

Энид была очень занята катушкой своей удочки.

– Почему я?

– Отвечай. Знаешь?

– Конечно. Ведь твой день рождения каждый год в один и тот же день.

Шарли прыснула в фуражку шкипера. Женевьева улыбнулась. Беттина не открывала глаз.

– Когда? – рявкнула Гортензия, силясь перекричать хлопанье парусов.

– Если ты не знаешь, не мне тебя учить, – ответила Энид надменно, но вполне логично. – Ой! Кажется, клюет…

Ничего не клевало. Но эта уловка позволила ей убежать к Дезире и Гарри.

– А ты, Беттина? – не унималась Гортензия. – Не притворяйся, будто спишь. Ты помнишь, когда я родилась?

– Да. Конечно, – пробормотала Беттина, крепко зажмурившись.

– Когда это было?

– Тому. Как минимум. Одиннадцать лет. С половиной?

Тут Беттина вдруг открыла глаза, перегнулась через перила и отдала свой лимонад рыбам.

Что положило конец дискуссии.

Беттина немного ожила в каюте. Она лежала. Шарли брызгала ей в лицо холодной водой. Беттина разглядывала старшую сестру сквозь опущенные ресницы. На фоне красной обивки банкеток щеки у нее были как у пьяницы.

– У тебя морская болезнь, – прошептала Шарли.

– Нет, – ответила Беттина. – У меня сердце к горлу подкатывает.

– Это одно и то же.

Нет, подумала Беттина. Все дело в сердце: оно болит.

Когда «Нунквам» вернулся в порт, солнце стояло низко над мачтами и жгло глаза. Беттина наконец пришла в себя. Ей стало стыдно, тем более что все были в восторге от прогулки. Энид, весело распевая, помахивала ведром, в котором плескались три селедки, Шарли насвистывала «Акапулько», капитан, загорелый, довольный, нес сумки, корзины и удочки легко, точно перышки. Гортензия, Дезире и Женевьева шли впереди и болтали.

Сзади Беттине все были хорошо видны, и она перехватила взгляд старшей сестры и ее улыбку, адресованную Танкреду. И ощутила ледяной холод в сердце, заметив что-то в лице Шарли, что было уже не с ними.

А позади море несколько минут играло с солнцем, как с мячиком. И наконец щелчком отправило его в Южное полушарие.

* * *

Танкред парковал свой «форд мондео» у башенки, когда в доме зазвонил телефон. Шарли побежала открывать дверь, напевая себе под нос «Акапулько». Ключ заело. Шарли ругнула его и снова запела «Акапулько». Замок наконец поддался.

Пока остальные разгружали машину, она кинулась в гостиную, поискала трубку, которая, разумеется, была не на базе. Трубка нашлась под подушкой кресла.

– Алло? – запыхавшись проговорила она.

– Добрый день. Сесилия Зербински.

– О, здравствуйте, Сесилия. Мы уже начали беспокоиться. Особенно Гортензия. Как дела? Как Мюгетта?

– Плохо. Она…

Сесилия помолчала, сделала глубокий вдох. Но Шарли уже обо всем догадалась.

– Мюгетта умерла, – сказала Сесилия, и ее голос оборвался бурными рыданиями.

17 Письма и тайники

Письмо Сесилии Зербински Шарли