Четыре сезона

– За тебя, Моррис Хайзел! – произнес он с едва заметной улыбкой и налил в стакан воды. После стольких лет вечного страха и постоянного напряжения, когда кругом – на скамейках в парке, в ресторане, в кино, – всюду мерещились знакомые лица, он наконец попался! И кто его узнал? Человек, которого он совсем не помнил. Даже смешно! Этот Хайзел даже не удостоился его внимания – подумаешь, неудачник, которого Господь наградил сломанным позвоночником. Подумав, Дюссандер пришел к выводу, что это не просто смешно, а очень смешно.

Старик положил в рот три таблетки и запил водой. Затем проглотил еще три, а потом еще. В коридоре напротив два пожилых мужчины играли в криббидж[24]. У одного из них, он знал, была грыжа. А у другого? Желчные камни? Камни в почках? Опухоль? Простата? Вот они – ужасы старости. И несть им числа.

Дюссандер снова налил в стакан воды, но еще таблеток пока пить не стал. Слишком большая доза могла все испортить. Его просто вырвет, а потом ему промоют желудок и сохранят жизнь для разных мерзостей, которые уготовят американцы с израильтянами. Он вовсе не собирался расставаться с жизнью, как какая-нибудь hausfrau[25], которая в порыве отчаяния истерично глотает пригоршню таблеток. Он примет еще, когда почувствует сонливость. Тогда все сработает как надо.

До него донесся торжествующий голос одного из игроков в холле:

– Две пары – это десять очков… «Пятнадцать» – еще восемнадцать… и нужный валет для девятнадцати! Как тебе это?

– Я бы на твоем месте подождал радоваться! – осадил его старик с грыжей. – Я первым считаю очки. Так что поминай, как звали!

«Поминай, как звали», – мысленно повторил Дюссандер, чувствуя, как его начинает одолевать сонливость. До чего же американцы любят всякие выражения типа «мне до фени», «шевели мозгами», «засунь себе в задницу», «деньги все могут». Просто удивительно…

Они думают, что уже поймали его, а он ускользнет у них прямо из-под носа, и «поминай, как звали»!

Вопреки всякому здравому смыслу Дюссандеру вдруг ужасно захотелось написать записку мальчику. Пожелать ему никогда не терять осторожности. Послушать старика, который попался по своей неосмотрительности. Ему хотелось добавить, что в конце концов мальчик заслужил его, Дюссандера, уважение. И хотя старик никогда не смог бы полюбить его, их беседы были намного лучше одиночества с одними и теми же вечными мыслями. Но любая записка, даже самого невинного содержания, могла вызвать ненужные подозрения и поставить мальчика под удар, а этого Дюссандер не хотел допустить ни в коем случае. Само собой, парнишке предстоит провести пару непростых месяцев в ожидании визита какого-нибудь правительственного агента с вопросами о документе, найденном в депозитной ячейке, абонированной Куртом Дюссандером на имя Артура Денкера… Но со временем он убедится, что старик говорил правду и никакой ячейки не было. Мальчишке ничего не угрожало, если он сам себя чем-нибудь не выдаст.

Дюссандер протянул руку, которая, казалось, стала необыкновенно длинной, взял стакан и проглотил еще три таблетки. Потом поставил стакан, закрыл глаза и устроился на мягкой подушке поудобнее. Никогда прежде он не чувствовал такой сонливости. Его сон будет долгим. И принесет долгожданное успокоение.

Если, конечно, в нем не будет кошмаров.

Эта мысль привела его в ужас. Кошмары? Господи, только не это! Только не сводившие его с ума кошмары! Ведь проснуться уже будет нельзя! Ни за…

Охваченный ужасом, он попытался сбросить оковы сна. Со всех сторон прямо из кровати к нему уже тянулись худые руки с жадно хватавшими воздух пальцами.

Нет!

Клубок рвавшихся в разные стороны мыслей вдруг провалился в темную шахту и полетел, постоянно ускоряясь и раскручиваясь по спирали, вниз, в чернеющую пустоту неизвестности…

Отравление от передозировки обнаружили в 1:35 ночи, и через пятнадцать минут констатировали смерть. Дежурная медсестра была молодой, и Дюссандер ей даже нравился своей неизменной обходительностью с налетом иронии. Не в силах сдержать слезы, она расплакалась. Будучи католичкой, девушка никак не могла понять, почему такой приятный старик, уже шедший на поправку, вдруг решился на столь ужасный поступок и обрек свою бессмертную душу на вечные муки в аду.

26

В субботу утром Боудены встали около девяти часов. В половине десятого семья собралась на кухне. Моника, так до конца и не проснувшаяся, молча готовила на завтрак омлет, сок и кофе, а Тодд с отцом читали каждый свое: сын – научно-фантастический роман, а отец – журнал по архитектуре. За дверью послышался шлепок – доставили газету.

– Хочешь, я принесу, пап?

– Я сам.

Дик сходил за газетой, сделал глоток из кружки с кофе и, взглянув на первую полосу, поперхнулся.

– Дик, что с тобой? – встревожилась Моника.

Закашлявшись, Дик показал, что кофе попал не в то горло.

Тодд снисходительно на него посмотрел поверх раскрытой книги, а Моника принялась стучать мужу по спине. После третьего удара ее взгляд упал на газету, и она застыла на месте, как в игре «замри-отомри». Глаза ее округлились, и, казалось, вот-вот выскочат из орбит.