Четыре сезона

– Видел. Мы все видели, что случилось с теми, кто хотел опередить события, не дожидаясь неизбежного конца. Все, что делали тогда, было правильным. Для того времени и тех обстоятельств. Я бы и сейчас повел себя точно так же. Но… – Он заглянул в стаканчик – тот был пуст. – …Но я не хочу говорить об этом, не хочу даже думать. Нами двигало только желание выжить, а борьба за жизнь всегда неприглядна. Мне снились сны… – Он медленно взял сигарету из пачки на телевизоре. – Да, меня долгие годы мучили кошмары. Черная мгла и раздающиеся в ней звуки. Рев тракторов и бульдозеров. Стук прикладов то ли о мерзлую землю, то ли о кости людей. Свистки, сирены, выстрелы, крики. Грохот раздвижных дверей вагонов для скота, разносящийся на морозном воздухе. И вдруг все звуки стихают, глаза открываются и смотрят в темноту – совсем как у зверя в лесу. Я долгие годы жил неподалеку от джунглей, наверное, поэтому в этих снах меня всегда преследует их запах. Я просыпаюсь в хо-

лодном поту, сердце бешено колотится, а рука зажимает рот, чтобы сдержать крик. И тогда мне кажется, что это никакой не сон, а самая что ни на есть реальность. Бразилия, Парагвай, Куба… все эти места существуют во сне. А на самом деле я по-прежнему нахожусь в Патэне. Русские продолжают наступать и сегодня подошли еще ближе. Кое-кто из них помнит, как в сорок третьем, чтобы выжить, ел мертвечину – замерзшие трупы немецких солдат. И теперь они хотят попить немецкой крови. Ходили слухи, что такое и правда случалось: пленному перерезали горло и пили его кровь прямо из сапога. Я просыпался и думал: работа должна продолжаться. Хотя бы для того, чтобы не осталось никаких следов наших деяний. Или их осталось так мало, что мир легко поверит, что все это неправда, поскольку миру так спокойнее. Я думал: работа должна продолжаться, чтобы мир мог существовать и дальше.

Теперь на лице Тодда не осталось и следа скуки, и он жадно ловил каждое слово. Это было увлекательно, но впереди его наверняка ждали новые, еще более волнующие откровения. Главное – расшевелить Дюссандера. К счастью, он еще не впал в маразм, как многие старики его возраста.

Дюссандер глубоко затянулся сигаретой.

– Потом сны прекратились, но мне начало казаться, что на улице я встречаю узников из Патэна. Не охранников, не офицеров, а именно заключенных. Помню один день в Западной Германии десять лет назад. На автобане произошла авария, и движение на всех полосах было перекрыто. Я сидел в машине, слушал радио и ждал, когда машины снова поедут. Потом посмотрел направо и увидел на соседней полосе старую «симку», за рулем которой сидел седой мужчина, не сводивший с меня глаз. Ему было лет пятьдесят, и выглядел он ужасно. Бледный как полотно, на щеке большой шрам. Волосы совсем белые, плохо подстриженные. Я отвернулся. Шло время, а машины продолжали стоять. Я украдкой поглядывал на мужчину в «симке» – тот по-прежнему не сводил с меня ввалившихся глаз. Я не сомневался, что он был узником Патэна и узнал меня.

Дюссандер провел ладонью по глазам.

– Тогда была зима, и тот мужчина сидел в пальто. Но я был уверен, что если выйду из машины, заставлю его снять пальто и

задеру рукав, то наверняка увижу татуировку с номером. Потом машины тронулись, и я обогнал «симку». Но если бы пришлось простоять еще минут десять, я бы точно вылез из своей машины и избил старика. И не важно, был у него номер или нет. Я бы избил его только за то, что он так на меня смотрел. Вскоре после этого я навсегда уехал из Германии.

– Повезло, что вовремя, – сказал Тодд.

Дюссандер пожал плечами:

– В других местах было то же самое. В Гаване, Мехико, Риме. Я прожил в Риме три года. Как-то я поймал на себе взгляд мужчины в кафе… Женщина в вестибюле гостиницы изучала меня, а не свой журнал… Официант в ресторане все время поглядывал в мою сторону, хотя обслуживал других… Мне начинало казаться, что все они ко мне присматриваются, и ночные кошмары возвращались – те же самые звуки, те же джунгли и те же глаза.

Но в Америке мне удалось избавиться от наваждений. Я хожу в кино, раз в неделю ужинаю не дома, в основном в каком-нибудь заведении быстрого питания, где все стерильно чисто и красиво светится бар. Дома я собираю пазлы, читаю романы – большинство из них паршивые – и смотрю телевизор. Вечерами выпиваю, пока не начинает клонить в сон. Кошмары больше не мучают. Если и ловлю на себе чей-то взгляд в магазине, библиотеке или табачной лавке, то считаю, что, наверное, напомнил кому-то родственника… или старого учителя… или соседа из городка, оставленного много лет назад. – Он покачал головой. – То, что было в Патэне, происходило с другим человеком. Не со мной.

– И отлично! – воскликнул Тодд. – Об этом я и хочу услышать.

Дюссандер крепко сомкнул веки и медленно их разжал.

– Ты не понял. Я не хочу об этом говорить.

– Однако придется! Иначе я всем расскажу, кто вы на самом деле.

Дюссандер печально посмотрел на него.

– Я так и думал, – сказал он, – что без шантажа не обойдется.