Четыре сезона

– Да. Он делает это просто так – Денкер не может ему заплатить. Этот старик, живущий за тысячи миль от друзей и родственников, и являет собой пример всего, чего так боялся мой отец. И теперь у него есть Тодд.

– Я никогда не задумывалась об этом.

– А ты замечала, как ведет себя Тодд, если с ним заговорить о старике?

– Становится очень тихим.

– Вот именно. Сразу замолкает и смущается, будто совершил что-то нехорошее. Точно так же вел себя и мой отец, когда его начинали благодарить, что он отпустил в долг. Мы – «правая рука Тодда», ни больше ни меньше. Ты, я и все остальное – дом, катание на лыжах на озере Тахо, хорошая машина в гараже, цветной телевизор. Все это – его «правая рука». И он не хочет, чтобы мы знали, что делает его «левая».

– Ты считаешь, нет ничего страшного, что он так много времени проводит в обществе Денкера?

– Милая, посмотри на его оценки! Если бы они ухудшались, я бы первым сказал: хватит – хорошего понемножку! Будь с ним что-то не так, на отметках это сказалось бы в первую очередь. А как он учится?

– После того досадного срыва никаких претензий.

– Вот видишь? Послушай, милая, завтра в девять у меня совещание. Если я не посплю, то ничего не буду соображать.

– Спокойной ночи! – милостиво произнесла Моника. Он повернулся спиной, и она чмокнула его в лопатку.

– Я тоже тебя люблю, – пробормотал он, закрывая глаза. – Все хорошо, дорогая. Не волнуйся понапрасну.

– Постараюсь. Спи!

Они оба уснули.

– Хватит таращиться в окно! – сказал Дюссандер. – Там нет ничего интересного!

Тодд угрюмо на него посмотрел. Учебник истории был раскрыт на странице с цветной иллюстрацией, изображавшей сражение при Сан-Хуан-Хилл у Сантьяго, в котором отличился кавалерийский полк Тедди Рузвельта. Кубинцы в панике разбегались от копыт лошадей целой лавины всадников. На лице Тедди играла широкая улыбка американца, уверенного в своей правоте и в том, что на его стороне сам Всевышний. В отличие от него Тодд Боуден не улыбался.

– Тебе нравится быть надсмотрщиком, да?

– Мне нравится жить на свободе, – ответил Дюссандер. – Учи!

– А рожа не треснет?

– Скажи я такое в детстве, меня бы заставили прополоскать рот с мылом.

– Времена меняются.

– Разве? – Дюссандер сделал глоток. – Учи!

Тодд не сводил с него ненавидящих глаз.

– А ты всего лишь жалкий алкаш, понятно?

– Учи!

– Хватит! – Тодд с шумом захлопнул учебник. В тишине кухни хлопок прозвучал как выстрел. – Мне все равно не осилить! Слишком мало осталось времени! Еще пятьдесят страниц такого же дерьма до Первой мировой войны. Завтра на втором уроке самостоятельных занятий я напишу шпору.

– Не сметь! – хрипло воскликнул Дюссандер.

– Это еще почему? Кто мне запретит? Ты, что ли?

– Парень, у тебя совсем отшибло мозги? Не понимаешь, что стоит на кону? Ты думаешь, мне нравится тыкать тебя сопливым носом в учебник? – Его голос возвысился и стал властным. – Ты думаешь, мне нравятся твои выкрутасы и детские ругательства? «А рожа не треснет?» – передразнил он фальцетом, и Тодд залился краской. – «А рожа не треснет? Как бы не так! Еще чего!»

– А ты сам от этого балдеешь! – закричал Тодд в ответ. – Еще как! Ты чувствуешь, что живешь, только когда на меня ругаешься! Вот и оставь меня в покое!

– Если тебя поймают со шпаргалкой, что, по-твоему, будет дальше? Кому об этом сообщат в первую очередь?

Тодд промолчал, разглядывая свои обгрызенные ногти.

– Ну? – не отступал Дюссандер.

– Господи, Калоше Эду, кому же еще! Потом, наверное, родителям.

Старик кивнул:

– Я тоже так думаю. Так что учи! Вбей себе эту шпору в башку – там ей самое место!

– Я тебя ненавижу, – устало произнес Тодд. – Честно! – Он открыл учебник, и перед глазами снова возникла фигура Рузвельта на коне. Губы растянуты в широкой улыбке, в руке сабля, перепуганные насмерть кубинцы спасаются бегством – не исключено, что из страха перед американской улыбкой.

Дюссандер принялся снова раскачиваться, обхватив ладонями чашку с бурбоном.

– Славный мальчик! – почти нежно похвалил он.

В последнюю ночь апреля у Тодда впервые случилась поллюция, и он проснулся под звуки дождя, барабанившего по лист ве деревьев за окном.

Ему приснилось, что в одной из лабораторий Патэна он стоит у торца длинного стола, на котором лежит привязанная ремнями девушка поразительной красоты и с пышными формами. Ассистирует ему Дюссандер в одном только белом фартуке мясника. Каждый раз, когда старик поворачивается, чтобы проверить показания приборов, Тодд видит его тощие ягодицы, трущиеся друг о друга, как плохо подогнанные жернова.

Дюссандер передает Тодду какой-то предмет, и тот сразу его узнает, хотя никогда раньше не видел. Это – фаллопротез. Его конец изготовлен из блестящего металла, в котором отражается равнодушный холодный свет флуоресцентных ламп. Полый протез соединялся черным шлангом с грушей из красной резины.

– Давай! – говорит Дюссандер. – Фюрер разрешает! Это – твоя награда за учебу.