Четыре сокровища неба

У него нет времени на долгие разговоры. Потому что он следующий. Они легко поднимают его, высокого и стройного Лама. Лама, чей позвоночник под рубашкой теперь выглядит как шипы, чьи штаны теперь свисают с бедер – самой широкой части его тела. Нас заставляют смотреть, как с головы Нама стягивают веревку. Я не хочу видеть его тело, поэтому перевожу взгляд на Нельсона. Нельсон тоже не смотрит.

– Ничего не скажешь? – спрашивает меня Линь Дайюй.

Им не составляет труда просунуть голову Лама в петлю. Его лицо острое, как у птицы, на шее видны все сухожилия и мускулы. Тедди повторяет приговор. Лам в ярости. Он не позволяет Тедди произнести ни слова без рычания. Мужчины в масках нервничают, поигрывая ружьями. Я знаю, что Лам ничего не может сделать, но я рада знать, что он даже сейчас вселяет в этих людей немного страха.

– У тебя будут последние слова? – наконец спрашивает Тедди.

– Пусть вы будете страдать, – ревет Лам. – Каждый из вас.

А потом он закрывает глаза. Его ноги отрываются от земли. Он остается висеть прямо и ровно, позволяя веревке делать свою работу.

– Следующий, – говорит Тедди. Это Чжоу. Они работают быстро. Тедди снова спрашивает:

– У тебя будут последние слова?

Мужчины, наблюдающие за происходящим, смеются, возбужденные тем, что должно произойти. Чжоу судорожно открывает рот, его обрезанный язык мечется от одного коренного зуба к другому.

– Нельсон, – говорю я человеку рядом со мной. Я думаю о том моменте, когда он спас мне жизнь от толпы у магазина, о том, как потом я отнеслась к нему с таким подозрением, когда на самом деле все, чего я когда-либо хотела – это чтобы он узнал меня, действительно узнал меня так, как я узнала саму себя. Это все, что я могу ему дать, и я очень хочу этого.

– Я кое-что хочу тебе сказать.

– Все в порядке, – говорит он. – Все в порядке.

Чжоу вешают. Это происходит быстро.

– Потому что у парня нет языка, – говорит мужчина, стерегущий меня, не обращаясь ни к кому конкретно. – Веревке меньше мяса перерезать.

Я поворачиваюсь, чтобы зарычать на него, но он просто отталкивает мою голову назад тыльной стороной ладони. Затем Тедди объявляет:

– Мальчик-скрипач.

– Нельсон, – говорю я. Его уже поднимают на ноги. – Нельсон, – повторяю я. Его глаза не отрываются от моих, карие и пристальные. Тела Нама, Лама и Чжоу лежат в стороне: три маленькие горки, которые однажды поглотит земля. – Нельсон, – зову я его в последний раз. Его голова склоняется набок, извиняясь. – Нет, – говорю я ему. – Ты был совершенством.

Даже с петлей на шее он выглядит красивым. Он стоит так ровно, как только может, спина прямая, ноги скрещены. Руки, которыми я так восхищалась, аккуратно сложены впереди. Даже сейчас, думаю я, я люблю его больше, чем когда-либо.

– Тебя привели сюда, чтобы ты ответил за ужасное преступление, которое совершил… – говорит Тедди. Слова уже знакомые, уже не пугающие, заезженные. – Не только за твою причастность к убийству Дэниела М. Фостера, но и за попрание самого страшного закона: ты возлег с женщиной не твоей расы.

– Грязный китаеза, – плюется мой охранник.

– Узкоглазый пес, – добавляет другой.

– Держу пари, она молила о хорошем белом члене, – орет третий. Люди в масках одобрительно кричат, пока лес вокруг нас не наполняется звуками.

– Ты был признан виновным судом, что находится перед тобой, – заключает Тедди. – И сегодня тебя повесят.

Нельсон смотрит вперед, его зрение уже отправилось за пределы того места, где мы находимся. Он не кажется испуганным.

– Хочешь, я отправлюсь к нему? – спрашивает Линь Дайюй. – Чтобы он был не один?

Она не ждет моего ответа. Она хорошо меня знает. Когда Тедди спрашивает, будут ли у него последние слова, Линь Дайюй легко скользит в сторону Нельсона. Она стоит так же прямо, как и он. Я никогда не замечала, какой она может быть высокой.

– Скажу только одно, – говорит Нельсон. Его взгляд скользит навстречу моему. – Когда ваши жены, дочери и внучки спросят вас, кто кого убил, я надеюсь, вы вспомните, что это были вы.

– Повесить! – кричат люди в масках.

– Нельсон, – говорю я.

– Я здесь, – говорит Линь Дайюй.

Когда его вешают, я не могу отогнать мысль о том, как он прекрасен. Он не дергает ногами, не сопротивляется. Вместо этого его тело качается в воздухе, почти как кисть перед тем, как коснуться бумаги, пока она все еще находится в руке каллиграфа, священная и теплая – любимый инструмент, которому можно доверять, беречь и лелеять в руках. И я могу поклясться, даже если это всего лишь желание в моей голове, что он выкрикивает мое имя, прежде чем затихает.

– Теперь возьмемся за последнего, – говорит Тедди.

Маячащий надо мной человек поднимает меня на ноги. Меня удивляет, как быстро я ловлю равновесие. Годы прогулок у океана, должно быть, пригодились. А потом и бега. Вечного бега. В какой-то момент мои ноги научились нести больше, чем просто собственный вес.

– Сделай что-нибудь, – умоляет Линь Дайюй. Она снова рядом со мной, ее руки словно паруса на моем лице. – Позволь мне сделать что-нибудь.