Четыре сокровища неба

– Это было великолепно, – говорю я ему. Не знаю, делает ли один мужчина другому такие комплименты, но напиток придал мне смелости. – Ты играешь так, будто ты и есть сама музыка. Ты заставляешь ее звучать, как что-то живое.

– Это было прекрасно, – бормочет Линь Дайюй, заползая обратно в камин.

– Моя мать однажды сказала, что мне нужно играть с большей эмоциональностью, – говорит Нельсон. – Интересно, что бы она подумала о том, как я сейчас играю.

Я представляю женщину с фотографии на каминной полке, которая сейчас в полной мере находится в этой комнате с нами, склонившаяся над маленьким Нельсоном и исправляющая его пальцы.

– Это она тебя научила?

Нельсон кивает. Он говорит, что она играла с самого детства.

– Моя первая скрипка принадлежала ей.

Наступает тишина. Мои глаза устремлены в пол, но пульс частый, готовый убежать от меня. У Нельсона нет ни колебаний, ни вопросов. Даже мыслей нет. Он просто поднял скрипку в воздух и позволил музыке управлять собой. Должно быть, именно это имел в виду наставник Ван, когда говорил о каллиграфе, достигшем высшего мастерства. Я ему завидую.

10

Где-то в Пирсе белый мужчина просыпается и обнаруживает у своей двери извиняющегося шерифа. Его вызывают на допрос по поводу вандализма в китайском магазине. Ему говорят, что свидетель помнит, как видел его на протестах, и, возможно, другие свидетели видели, как он слонялся по магазину. Мужчина это отрицает, и шериф склонен ему верить, но, увы, ему надо что-то предпринять. За предполагаемые преступления мужчина задержан на двое суток.

Кажется, это сработало. После ареста дела в магазине обстоят лучше. Плакаты больше не заслоняют нам окна по утрам. Посылки не приходят. Нет больше дохлых крыс, работа возобновляется в обычном режиме.

– Возможно, – говорит Нам, – мы наконец выбрались из тени горы.

Но даже если травля прекратилась у нас, в других местах, похоже, становится только хуже. Вскоре после закрытия китайской прачечной закрывается и парикмахерская Чэна. «Здесь становится слишком опасно, – говорит он Наму. – Мы возвращаемся в Гуанчжоу». Я прочитала в газете – на четвертой странице, крошечное упоминание в самом углу – о толпе, которая обыскивала Чайнатаун и линчевала его жителей. Тела протыкают, над ними совершают надругательства, их кастрируют и обезглавливают. Журналист оправдывает это правом американцев на революцию.

11

Иногда Нельсон заглядывает в магазин в перерывах между уроками. Он говорит мне, что он здесь просто для того, чтобы скоротать время, но по тому, как он напрягается, когда входят белые клиенты, я понимаю, что он находится здесь на случай, если что-нибудь случится. Нельсон выше большинства китайцев в Пирсе, и по его целеустремленному шагу и серьезному носу нетрудно заметить, что его нелегко будет испугать.

Мы задерживаемся между полками, коробка с консервированным черносливом у моих ног все еще ждет сортировки. Нельсон указывает на абрикосы, сливы, персики, спрашивая, как каждый из них называется на моей версии китайского языка. Он выучил всего несколько слов, когда был маленьким. Его родители, которые приехали из того же региона, что и Нам с Ламом, хотели, чтобы он хорошо говорил по-английски.

– Син, – терпеливо говорю я ему. – Лицзы. Тао.

– Тао, – старается он, губы обхватывают звук. От его серьезного выражения я смеюсь.

А Нам, который терпеть не может вести себя строго, как Лам, зовет меня из-за стойки, спрашивая, закончена ли моя работа. Мы с Нельсоном склоняем головы, прижимаем руки ко рту, смеемся еще громче и переходим к лекарствам и травам. Нельсон берет высушенный желтый корень, и я говорю ему, что он называется хуанци.

– Хм, – мычит он, ощупывая его поверхность большим пальцем. – Я даже не знаю, как бы мы назвали его по-английски.

– Возможно, нам не стоит пытаться, – говорю я ему. – Некоторые вещи лучше оставить такими, какими они были задуманы.

Я не рассказываю ему об утрах в саду с бабушкой, которая любила хуанци больше всего.

– У нас с этим корнем одно имя, – говорит Нельсон. – Думаешь, это означает, что меня ждет бессмертная жизнь?

– Думаю, что это означает, что вы оба немного желтые, – говорю я ему. – Это хорошо. – Настала очередь Нельсона смеяться. Нам снова мягко спрашивает, сделана ли моя сегодняшняя работа. В такие дни мы снова становимся легкомысленными детьми. Мы рады этому чувству, потому что оно означает, что худшее, что может с нами случиться, – это ругань Нама. Думаю, реальный мир может немного подождать.

В других случаях Нельсон приносит мне небольшие подарки, хотя никогда их так не называет: например, конфету или кусочек мяса из гастронома.

– Я беспокоюсь, что ты не наедаешься, – искренне говорит он мне, протягивая еду прямо в руки. – Ты слишком худой для мужчины твоего возраста.

В других случаях он долго смотрит на меня, прежде чем сказать:

– Я бы хотел, чтобы у меня был брат. Может, я просто хочу, чтобы у меня был такой брат, как ты.

Я говорю ему, что еще не поздно. Мы можем стать братьями сейчас.