Четыре сокровища неба

Было легко сочинить историю для Нама и Лама. Все, что им нужно было услышать – это что я буду хорошим работником. Им было все равно, откуда я, или как я туда попала, или кем я была.

Но Нельсон – это не Нам и Лам. Нельсон делает паузы, задает вопросы, ждет, пока все прояснится и завершится. Он задумчив, созерцателен. Он же музыкант. Он родился в Пирсе в семье бывшей скрипачки из странствующей театральной труппы и отца-шахтера. Он обучает игре на скрипке десять учеников, которые никогда не станут скрипачами-виртуозами.

– Меня это устраивает, – говорит он мне. – Дело не в том, насколько они хороши в музыке, а в том, чтобы помочь им создать свою собственную музыку. Даже если она звучит не идеально, мне кажется, что она красива, потому что это они ее играют.

Он отличается от наставника Вана, который верил в распространение искусства только в том случае, если оно было правильным, если оно было сотворено в соответствии с установленными порядками. Нельсон хочет распространять любое искусство, какое только возможно, потому что для него искусством является все.

Он говорит, что я выгляжу слишком серьезно, что я не должна бояться двигаться грудью вперед. Затем он кладет руки мне на плечи и отводит их назад. В его руках я выгибаюсь, как натянутый лук.

– Будь осторожна с ним, – предупреждает Линь Дайюй.

– Не знаю, о чем ты, – отвечаю я ей. Вскоре Нельсон начинает задавать вопросы. Я уже их знаю. Я готова отвечать.

Первый вопрос: откуда ты? Потом: кто ты? Потом: где ты хочешь быть? Рядом с Нельсоном я узнаю, что Джейкоб Ли не может быть просто Джейкобом Ли. Он также должен быть Джейкобом Ли: сыном, гражданином, тем, кто чего-то желает. Он должен быть цельной личностью.

То, что я рассказываю Нельсону, представляет собой слепленную версию лжи и полуправды: я работал в магазине лапши в Сан-Франциско и приехал в Айдахо в поисках работы получше и зарплаты повыше. Я пытаюсь заработать достаточно денег, чтобы вернуться в Китай, чтобы найти своих родителей.

Должно быть, его спокойствие, то, как он смотрит на других пристальным взглядом, позволяет рассказывать ему фрагменты правды так легко. Потому что, даже если я уеду к концу лета, мне нравится знать, что я оставлю те частички себя, которые реальны. По крайней мере, для Нельсона они имеют значение.

Линь Дайюй больше не находит в этом ничего веселого. Она предупреждает, что я становлюсь беспечной и своенравной. Она призывает меня остановиться.

– Я знаю, что ты пытаешься защитить меня, – говорю я ей, – но, возможно, это уже слишком.

Она ощетинивается в ответ. Ничего – я теперь лучше говорю ей «нет».

12

Ясным днем в конце мая Нельсон появляется в магазине с сияющим лицом. Сегодня солнце вышло после недели облаков, и это делает все вокруг более привлекательным.

– Чем ты занимался? – спрашивает он, когда видит мои раскрасневшиеся щеки.

Я говорю ему, что таскала тяжелые ящики в подсобке, и это неправда. Что я делала, так это считала деньги, которые накопила на обратное путешествие в Китай. Почти два года в Айдахо и сто сорок долларов за это время. Еще три месяца до моего путешествия на запад – и я почти достигну своей цели в двести долларов.

Двести на путешествие на Территорию Вашингтон и оплату моего проезда. Будет ли этого достаточно? Должно быть, говорю я себе. Я могла бы подождать еще немного, да, я могла бы подождать. Но это означало бы пересекать океан зимой, и я не знаю, смогу ли выжить.

– Можешь отлучиться на час-два? – спрашивает Нельсон. Что-то исходит от него, неистовая энергия, которую я никогда раньше не видела.

– Нет, не можешь, – сердито говорит Линь Дайюй.

– Не думаю, что Нам и Лам будут возражать, – говорю я. – Мы все равно скоро закрываемся.

– Было бы обидно потратить такой день зря, – соглашается Нельсон.

Мы направляемся на юг к зданию школы. Линь Дайюй не следует за нами. Нельсон ходит быстро, и мне приходится бежать, чтобы не отставать. Добравшись до школы, мы обходим здание с левой стороны. Нельсон оглядывается, чтобы удостовериться, что мы одни.

– Нельсон, куда мы идем?

Он не отвечает, просто манит меня за собой.

За школой тропинка ведет к деревьям. Для прохожих она выглядела бы как любой другой примятый участок поляны, но когда я подошла поближе, то поняла, что трава примята не просто так, она обозначает намек на тропу.

– Пошли, – призывает Нельсон и ныряет в деревья. Я понимаю, что не многие люди проделывали этот путь до нас. Нас хлещут ветки елок, иглы цепляются за мою рубашку. Мы проходим мимо небольшого черепашьего пруда, группы упавших дугласовых пихт, россыпи полевых цветов. Я думаю, что их Нельсон и хочет показать мне, но он продолжает идти, продвигаясь вперед с некой целью. Когда мы доходим до зарослей ежевики, он наконец останавливается. Я думаю, что это конец – наверняка за этой массивной стеной из шипов и спутанных ветвей ничего нет, но Нельсон уже наклоняется, чтобы просунуть сквозь нее свое тело.

– Нужно немного протиснуться, – слышу я его.