Четыре танкиста и собака

От слез не осталось и следа. Щеки ее разрумянились, а маленькие ладошки уперлись в бока. Девушка отвернула ногой угол ковра и, указав на металлическое кольцо, вделанное под ним в пол, приказала удивленному Густлику:

— Открывай. Тяни сильнее!

Елень не без труда поднял плиту, укрепленную на петлях, и, увидев ступени, соскользнул вниз. Повернув колесо, открывающее запоры, он толкнул массивную дверь, ведущую в небольшое убежище, и, подняв над головой сигнальный фонарь, увидел по бокам две кровати.

— Убежище, как для штаба, — доложил он, поднявшись наверх.

— Все для этой ведьмы. На фронт детей и стариков гонят, а при ней караульные как быки…

Не переставая тараторить, девушка подбежала к стене, рывком повернула первого с краю немца и, указывая на открытое убежище, скомандовала:

— Лезь! Лезь, ну!

Одного за другим она всех затолкала внутрь, помогла последнему коленом и захлопнула дверь. Маленькими, но сильными руками завернула колесо, управляющее замками, а затем, схватив стоящий у порога лом, вставила его внутрь, чтобы нельзя было открыть изнутри.

Лажевский, Кос и Вихура встали со своих мест и вместе с Густликом в молчаливом изумлении наблюдали за стремительными действиями девушки. Взбежав по лестнице наверх, она перекрестилась и, поднявшись на носки, поцеловала Янека.

— Дала я себе слово, что расцелую первого польского солдата…

Она снова приподнялась, чмокнула подхорунжего, а заодно и Вихуру, который раскинул ей навстречу объятия.

— Гонораткой меня зовут… Первого польского солдата поцелую, пусть он будет даже…

Она остановилась перед Густликом, поскольку гвардейский рост парня не сулил успеха ее намерениям без помощи со стороны самого атакуемого.

— Пусть он будет даже большевиком… — закончила она.

— Какие же мы большевики?! — изумился Елень и подставил ей щеку.

— С востока пришли, — значит, большевики, — убежденно проговорила Гонората, поцеловала Густлика и сделала несколько шагов в направлении сидевшего на диване Козуба. — Да мне что, — махнула она рукой, — пусть и большевики, все равно поляки.

Она сделала изящный реверанс, присела на диван, одергивая на коленях белый фартучек, и продолжала, понизив голос, словно опасаясь, что кто-нибудь ее подслушает:

— Панове солдаты, есть такой мост, который никто не караулит…

— Где? — Выражение лица поручника смягчилось. — Хороший мост? Крепкий?

— Крепкий, старый. — Она подтолкнула Козуба локтем в бок и засмеялась, словно удачной шутке. — Раньше умели делать… Это такой мост… — Не зная, как объяснить, она махала вытянутой рукой у самого носа командира отряда.

— Разводной, — подсказал Янек.

— Наверно, он вот так поднимается и опускается. Ему уже сто, а может, и двести лет. Из железа сделан.

— Панна Гоноратка нам покажет? — спросил Густлик.

— Покажу… Но чтобы вы потом отвезли меня обратно. В гараже стоит автомобиль генерала, можно его взять.

— Может, и правда взять? — предложил Франек. — Потом презентуем нашему командиру…

— Только к самому мосту не подъехать, там на прошлой неделе вырыли глубокий ров, чтобы русские танки не прошли.

— На мотоцикле можно… — принял решение Козуб.

— Этих парней под полом я покараулю. Как подойдут остальные наши, я их отдам, пусть их на работы в Польшу отправят, — излагала свои планы на будущее Гоноратка, одновременно и глядясь в зеркало, и приглаживая свою светлую челку, начесанную на лоб.

— Какая машина у генерала? «Мерседес»? — допытывался Вихура.

— Большая и черная, — ответила девушка. — С флажком.

— По машинам! — приказал Козуб. — Отставить разговоры!

Он встал и надел шлемофон.

Вместе с ним вышли Кос и Лажевский, а за ними, тяжело вздохнув, направился Вихура.

Елень сбежал по ступенькам в убежище и еще раз проверил, надежно ли держится в колесе лом.

— Панна Гоноратка умеет стрелять?

— Умею. У меня дядя охотник…

— Это оружие оставим здесь. — Елень показал на автоматы. — Вы бы, Гоноратка, оделись потеплее, ночи еще холодные, — продолжал он, поднимая крышку убежища, чтобы установить ее на прежнее место.

— Я, пан Густлик? — рассмеялась она, подходя ближе и прижимая к груди косы. — Да во мне столько жару… — Она расстегнула на шее высокий воротничок.

Елень растерялся, выпустил из рук крышку. Она грохнула, как выстрел. В этот момент во дворе загудели заведенные моторы танков и мотоциклов.

— Господи! — вскрикнула Гонората, хватая Густлика за руку. — Вот бы они уехали, а мы тут остались…

— Было бы неплохо, — набрался смелости Елень и даже прищурил левый глаз, словно прицеливаясь. — Только вот кто тогда дорогу покажет?

— И правда, — согласилась она с сожалением.

Когда они выбежали, Лажевский уже подкатил к самому входу и помог новому проводнику влезть в устланную ватником коляску. Девушка поджала ноги, чтобы занимать меньше места, и потянула Густлика за рукав.

— Он слишком тяжел, — проговорил подхорунжий, — на танке поедет.