Четыре танкиста и собака

Птицы быстро заметили происшедшую перемену и каждый день навещали их. Шарик, поставив передние лапы на подоконник, с интересом наблюдал за ними, пугая синиц, но дятел оказался не из трусливых и только иногда, если Шарик уж слишком приближал свой нос к стеклу, отгонял овчарку шумными взмахами крыльев и грозно стучал клювом по фрамуге.

В тот день, когда пришло письмо, небо было солнечное, голубое, солнце сильно пригревало через стекла. Весной трудно усидеть дома. Как-то Елень отправился на кухню рубить дрова — в оздоровительных целях, а также для того, чтобы поддержать хорошие отношения с поваром. Потом Григорий пошел в лес попеть в одиночестве; он говорил:

— Ко-огда я пою, то не заикаюсь.

Заикался он все реже, да и то только когда волновался или хотел сказать что-нибудь очень быстро.

Пришла Маруся и начала, как она это делала каждый день, массажировать левую руку Янека от плеча до пальцев. Кожа на руке была бледная, какая бывает на ладонях прачек, и слегка сморщенная. Вся рука стала худой, тонкой: силы медленно возвращались к ней. Маруся энергично действовала руками, а Янек в это время рассказывал ей о своем доме в Гданьске, о том, как учился в школе, о боях в сентябре тридцать девятого и о поисках отца.

Сегодня Огонек была свободна, поэтому, закончив массаж, она принесла Косу его форму, и они пошли на прогулку вместе с Шариком. С ветвей сосен опадали тяжелые, наполненные солнцем капли. Сновал по иглам влажный шелест, пахла земля. Трава была еще прошлогодняя, рыжая, но если наклониться, то под ней можно было рассмотреть несмелые, светло-зеленые росточки.

Они молча шли по извилистой тропинке вдоль тающего болота.

— А где твой шарф? — спросила девушка.

— Оставил, сегодня тепло.

— Ты должен его носить.

— Он не идет к форме. И вообще я не люблю его.

И снова оба замолчали. Наконец они остановились на краю небольшой поляны. Между соснами ветер рябил большую лужу. Отражались в ней кроны сосен и голубое небо. Если смотреть в воду, то кажется, что лужа — это окно, ведущее на другую сторону земли. По бокам, в тени, серели остатки тающего снега.

— А ее любишь?

— Кого?

— Ту, что подарила.

— Мы с ней ехали вместе в армию, вместе пришли в бригаду… Мне казалось, что наше знакомство — это что-то гораздо большее, а потом оказалось иначе.

— Как?

Янек вспомнил, о чем говорили Григорий и Густлик, когда на лесной поляне из рук генерала каждый получил Крест Храбрых и Лидка пришла пригласить его в кино. После минутного молчания Янек объяснил Марусе:

— Я ей был не нужен, она предпочитала других. А потом оказалось, что экипаж наш хороший и заметный, потому что с нами ездил Шарик. Мы получили ордена, все об этом говорили, и ей показалось, что я ей нужен…

— Ей показалось… — прервала его Огонек и тряхнула своими каштановыми волосами. — А ты?

— Что я?

— А тебе она нужна, ты любишь ее?

Янек оперся рукой о холодную, влажную кору сосны, набрал полные легкие воздуха:

— Я люблю тебя. Больше, чем люблю.

— Правда?

— Да, правда.

Маруся разбила каблуком остатки льда на краю лужи, весело, громко рассмеялась и, подняв руки вверх, начала танцевать перед ним, дробно притопывая.

— Маруся, что ты делаешь?

— Я же писала! — громко крикнула она, не переставая танцевать.

— Что писала?

Шарик, который вынюхивал что-то между деревьями, увидев, что происходит, подбежал к ним и тоже начал подскакивать на всех четырех лапах, лаять и танцевать.

— Да нет, это я так… У нас в деревне девчата так пляшут перед парнем, который им нравится.

— А парень что должен делать?

— Если сердце у него бьется сильней, тоже пляшет.

Янек хлопнул в ладоши и начал семенить ногами по влажной прошлогодней траве, по пропитанной водой хвое.

Недалеко из-за ствола дерева показался смеющийся Григорий и запел:

— Эх, загулял, загулял, загулял парень молодой…

— А ты откуда взялся? — крикнула Маруся. — Не мешай!

Саакашвили продолжал петь, хлопая в такт ладонями:

— В солдатской гимнастерочке, красивенький такой.

Маруся обняла Янека за шею, а Григорий, увидев, что они перестали танцевать, попросил умоляюще:

— Посмотреть-то хоть можно, а?

— Пожалуйста, можешь смотреть, — сказала она и крепко поцеловала Янека в губы.