Четыре третьих этажа (СИ)

— Он сам поймет? Вы так сейчас сказали?

А если у него судачья кровь?

А если там, где у людей любовь,

Здесь лишь проекты, балки и детали?

Он все поймет? А если он плевал,

Что в чьем-то сердце то огонь, то дрожь?

А если он не человек — чертеж?!

Сухой пунктир! Бездушный интеграл!

«Гостья» Эдуард Асадов

Как же сказала та, с конским хвостом?.. «Престарелый импотент, который дрочит на своё отражение и сдохнет в одиночестве». А вторая расхохоталась. Они обе расхохотались. И ещё что-то было про маленький член. Безмозглые девицы. Разумеется, они не могут сдать элементарную работу, если только и думают, что о его члене. Как вообще они могут рассуждать о том, чего не видели? И уж чего они теперь точно не увидят — удовлетворительной оценки по матанализу в своих зачётках. Удовлетворительной. Никогда не вдумывался, а теперь это слово, совершенно обычное, обрело некий сексуальный подтекст. У него был тяжелый день. С чего они взяли, что он импотент? Нет, его это не задевало. Просто, где логика? Был у него секс. Очень даже регулярный. Каждую субботу после пар он обедал, потом доезжал до Цветочного парка, шёл два квартала пешком и ровно в 16:00 его ждала Йоко. Вот уже шесть лет он не изменял этой схеме. Не изменял. Тут тоже подтекст? А почему он, спрашивается, должен был изменять? Его всё устраивало. Он постоянный. «Постоянный» — не равно «импотент». И ещё это «дрочит на своё отражение…». Это же очевидное логическое противоречие! Потому что если уж он импотент, то КАК! Как импотент может дрочить?! Ради всего святого, эти мысли следовало пресечь ещё на повороте у газетного киоска. Но не получалось. Придется им выбрать что-то одно. Либо импотент и маленький член, либо дрочит и маленький член. Тому, что у него маленький член, по условиям задачи, к сожалению, ничего не противоречило.

Таким образом, за 12 минут пути от университета до дома, Сасори всё-таки утвердился в том, что он не импотент. Но настроение у него было ни к чёрту. Он устал. Проверка контрольных работ обещала сожрать весь сегодняшний вечер и, частично, завтрашний день. Но откладывать — это не про него. Он был из тех, для кого дело всегда побеждало в списке приоритетов. Из тех, кто оставляет напоследок самый вкусный шарик ванильного мороженого и давится фисташковым. Или даже, скорее, из тех, кто не способен был купить себе мороженое в принципе. Да-да. Импотент. Но в особом, не физиологическом смысле. Сасори одолевал неизлечимый недуг. Абсолютная неспособность получать удовольствие от чего-либо. Которая превращала профессора Акасуну, в мягко говоря, не самого приятного человека. И из всех с кем он пересекался: коллег, студентов, продавцов в супермаркете, бывших друзей, бывших женщин, бывших арендодателей — только соседка по лестничной клетке умудрялась обманываться по поводу его выдающихся личностных качеств. Фантазии ей было не занимать. Так, например, его категорическое нежелание здороваться она принимала за сдержанность, привычку носить одинаковые серые костюмы — за стабильность, занудство — за незаурядный ум, перфекционизм за аккуратность, откровенную грубость — за умение настоять на своём, хамство — за остроумие. Сакура пребывала в состоянии тотальной изоляции от реального положения вещей, посредством розовой непроницаемой пелены влюбленности. Вестимо.

Они пересекались в лифте. Потому что Сасори был точен, как городские часы, а Сакура знала об этой его особенности. Сегодня ей пришлось непросто. Смену в закусочной сдвинули на полчаса из-за того что Ли заболел и некому было передать ключи. Но Сакура не могла пропустить совместную поездку в лифте. Она слиняла раньше времени, рассчитывая, что никто не заметит. А если и заметят — что с того? Это её пятое место работы за три месяца. Ничего не складывалось. В цветочной лавке — неудобная форменная одежда, в кофейне её раздражала коллега, в ателье было скучно до жути, в пиццерии приходилось слишком много торчать на кухне и волосы пахли пиццей… Теперь вот закусочная. Сакура не держалась и за неё тоже. Всё, что интересовало её на самом деле — так это толстенный учебник по «Дифференциальному исчислению», который составлял примерно четыре трети от общего веса её тряпичной сумки. Или три четвёртых, запомнить она никак не могла. Математика — совершенно не её стихия. Но Сакуре казалось, что это единственный путь к сердцу её (тонко организованного, до крайности образованного, эмоционально парализованного) избранника. Сакура представляла, как однажды они столкнутся в лифте и она вдруг, совершенно случайно, начнёт сыпать терминами и разными специфическими историями на тему «исчислений», дифференциальных и не слишком, чем возбудит, наконец, в профессоре живой интерес. Возбудит, да.