Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных

Очевидно, что с обыденной точки зрения все это звучит невыносимо мрачно и тревожно. Но, если уж мы готовы принять такой взгляд на жизнь, наша точка зрения уж никак не обыденна, и мрачным и тревожным, по крайней мере по убеждению Хайдеггера, этот взгляд как раз не является. Напротив, это единственный способ для конечного человека жить полной жизнью, относиться к другим как к полноценным людям и воспринимать мир таким, какой он есть на самом деле. Напротив, по-настоящему мрачно то, что большинство из нас обычно делает. Вместо того чтобы принять свою конечность, мы ее всячески избегаем и отрицаем: Хайдеггер называет это «падение присутствия». Вместо того чтобы принять ответственность за свою жизнь, мы ищем, на что бы отвлечься, или глушим себя занятостью и текучкой, чтобы забыть о нашем настоящем жребии. Или пытаемся избежать пугающей ответственности за то, чтобы принять решение о своем конечном времени, говоря себе, что у нас вообще нет выбора: мы должны вступить в брак, остаться на тянущей жилы работе и т. п. просто потому, что это вопрос решенный. Или, как мы видели в предыдущей главе, беремся за тщетную попытку переделать все дела – а это, в сущности, очередной способ избежать ответственности за принятие решения. Ведь если бы мы на самом деле могли переделать все дела, то нам бы никогда не пришлось выбирать из нескольких взаимоисключающих возможностей. Конечно, жить, избегая правды, удобнее. Но это отупляющее, убийственное удобство. Только приняв свою конечность, мы можем вступить в правдивое, истинное взаимодействие с жизнью.

Реалистический взгляд на вещи

В книге 2019 года «Эта жизнь» (This Life) шведский философ Мартин Хегглунд несколько проясняет ситуацию и очищает ее от мистики, сравнивая идею признания нами своей конечности с верой в вечную жизнь{45}. Если вы правда считаете жизнь бесконечной, утверждает он, то в ней не может быть ничего важного, потому что вам никогда не пришлось бы решать, чему посвятить часть вашей драгоценной жизни. «Если бы я верил, что моя жизнь будет длиться вечно, – пишет Хегглунд, – для меня не существовало бы "вопросов жизни и смерти" и я бы не испытывал потребности как-то распоряжаться своим временем». Вечность была бы смертельно скучной, потому что на вопрос, стоит ли заняться тем или иным, ответ всегда был бы один: "Какая разница? Ведь есть завтра, и послезавтра, и послепослезавтра…"» Хегглунд приводит в пример заголовок из журнала U.S. Catholic, похожий на вопрос, который задает истово верующий после того, как ему в голову приходит жуткая мысль: «Рай: будет ли в нем скучно?»

В качестве противопоставления Хегглунд описывает ежегодный летний отпуск, который он проводит с родственниками в доме на открытом всем ветрам балтийском берегу Швеции. Для него безусловная ценность этого опыта в том, что возможности переживать его вечно не будет ни у него, ни у его родных, отношения с которыми, таким образом, тоже временны. Даже береговая линия в своей нынешней форме – кратковременное явление, поскольку ледники отступают вот уже 12 000 лет. Если бы Хегглунду сказали, что эти летние отпуска будут длиться вечно, в них бы почти не осталось ценности. Но, поскольку это исключено, ими стоит дорожить. И только с этих позиций – если ценить конечное за то, что оно конечно, – есть смысл всерьез беспокоиться о глобальных бедствиях вроде изменений климата, наносящих ущерб ландшафту родной страны. Если бы наше земное существование было просто прелюдией к вечности в раю, угрозы этому существованию не имели бы значения.

Скорее всего, вы не религиозны, однако даже если это так, едва ли верите в вечную жизнь в буквальном смысле. Но тот, кто отказывается признавать правду о своей конечности и на подсознательном уровне убеждает себя, что его время бесконечно растяжимо и может вместить бесконечное количество дел, по сути, верит в загробную жизнь. Такой человек не принимает факта, что его время ограничено; поэтому, когда дело доходит до принятия решения, как это время использовать, для него ничего не стоит на кону. Только сознательно принимая неизбежность смерти и то, что из нее следует, мы перестаем выпадать из присутствия в собственной жизни.