Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Гость, с видом знатока, посмотрел сначала на свет, как искрится сквозь кристалл темное, с золотистым оттенком, вино, затем медленно отхлебнул глоток и задумчиво посмотрел куда-то вдаль.

– Марсала решительно недурна, – произнес, наконец, португалец, строго и трезво смотря на уже покрасневшее от водки со слегка затуманившимся взором лицо старшего офицера, – в прошлом году мне довелось пить точно такую марсалу в Неаполе, на итальянском крейсере «Варезе».

Гость допил свой бокал.

– Да, я с удовольствием выпью еще стаканчик этого славного вина, – сказал он, пододвигая свой бокал доктору, потянувшемуся к нему с бутылкой.

Когда подали американскую солонину с отварным картофелем и хреном, с марсалой было уже покончено. Артиллерист, подозвав буфетчика, сказал ему сердитым голосом:

– Тащи две бутылки красного бордо!

Когда португальцу налили в бокал красного вина, он долго любовался рубиновым цветом напитка и сказал, слегка прищурив свои темные глаза, ревизору:

– Какая прелестная комбинация этой солонины с этим красным вином! Вы не находите?

– О да, вы правы, – охотно согласился ревизор, ибо эта солонина была его гордостью. С тонким слоем золотистого жира, она по нежности и сочности не уступала филейной вырезке и, хотя обходилась дороже свежего мяса, отпускалась в командный котел наравне со свежим мясом. «Хивинец», накопивший за долгое заграничное плавание солидные экономические суммы, мог позволить себе эту роскошь.

– Ах, черт, ведь говорил я, что надо посадить рядом с португальцем Лютера, – заметил артиллерист своему соседу Чирикову, – а Валериан Иванович мне говорит – много ли португальцу нужно, с ним и доктор справится! Вот тебе и справился! Этак мы все насвищемся раньше гостя. Посмотрите на ревизора: он красен как бурак, а доктор начинает уже икать.

Кофе перешли пить, встав из-за стола, к бутафорскому камину, у которого стояли уютные глубокие кресла.

Ревизор щелкнул выключателем, и в камине вспыхнули красные электрические лампочки, давая иллюзию горящих углей. Уютность этого уголка ощущалась еще отчетливее при взгляде в большие, наглухо задраенные иллюминаторы кают-компании. Там, снаружи, все было подернуто безнадежно серыми тонами. По низкому, насупившемуся небу штормовой ветер гнал серые клочковатые тучи; море имело такой же грязно-серый оттенок, темнея там, где пробегали шквалистые порывы; по толстому стеклу иллюминаторов струйками бежала дождевая вода.

У камина, на круглом ликерном столике, стоял уже ассортимент бутылок самых разнообразных форм, начиная от низкой и пузатой бутылки бенедиктина, и кончая высоким глиняным сосудом с коротким горлышком, кюрасо. Рядом с ним искрились при свете камина желтыми и бледно-зелеными искрами бутылки шартреза, и немного в стороне, точно скромная сандрильона, конфузившаяся столь блестящего общества, боком, показывал свою этикетку мараскин. Еще дальше, конкурируя с ним в скромности, притаилась шустовская запеканка Спотыкач. В противоположность им, шерри-бренди, как истый бритт, привыкший в международном обществе играть первую роль, стоял впереди всех. Тесно прижавшись к нему, выпирал тоже вперед, с французской бесцеремонностью, коньяк бискви-дюбуше, точно хотел сказать: «Ну, уж вы меня извините, господа, но я не позволю, чтобы меня затирали, как какой-нибудь Мартель – три звездочки». Он совершенно закрыл собой белую этикетку виски «Black and White», и может быть именно поэтому, когда гостю подали дымящуюся чашку кофе и очутившийся в кресле рядом с ним штурман Лютер спросил португальца, какой ликер он предпочитает, этот, взглянув на ликерный столик, не стал разбираться в международном обществе бутылок и остановил свой выбор на коньяке.

Выпив свою чашку кофе, старший офицер поднялся и, моргнув незаметно для гостя глазом штурману, обратился к португальцу:

– Вы меня извините, если я вас оставлю на попечение мсье Лютера, – мне нужно сделать кое-какие распоряжения по службе и навестить моего больного капитана.

– О, Бога ради, не стесняйтесь моим присутствием, – любезно ответил гость, – мне так приятно у вас сидеть, но я могу позволить себе злоупотреблять вашим гостеприимством только в том случае, если вы не станете со мною церемониться. Прошу вас передать мое почтение вашему капитану, пожелание скорого выздоровления и мое глубокое сожаление, что я не имел чести и удовольствия с ним познакомиться.

Старший офицер не совсем твердыми шагами вышел из кают-компании и прямехонько направился в свою каюту. Сняв ботинки и китель, он бухнулся в койку и подмял под голову думку.

– Ах, пес тебя задави, вот так португалец! – подумал он, чувствуя легкое головокружение. Через минуту он мирно посапывал носом.

Его примеру, один за другим, последовало большинство офицеров, оставив гостя в обществе штурмана и доктора