Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Наконец, в один прекрасный день один из наших посланцев явился с радостным известием, что помещение найдено, свободно и в любой момент может быть нами занято. Приисканное им помещение оказалось… «семейными» банями Макаревича, занимавшими целое двух- или даже трехэтажное здание, почему-то в то время бездействовавшими. Осмотрев этот дом, мы, после недолгих колебаний, санкционировали переход отряда в это оригинальное для воинской части помещение.

Они имели даже два крупных преимущества: находились внизу, у самого порта, и, заняв их, мы могли быть спокойными, что нас там никто не потревожит и на них не позарится ни одна, даже самая захудалая, французская часть.

В нижнем этаже, где некогда помещались раздевалки и общие бани, разместился отряд. Этажом выше, в отдельных кабинах уже чисто «семейного» отделения бань, разместилось начальство и хозяйственная часть флотилии. В этих «семейных» номерах все стены были расписаны масляными красками каким-то доморощенным художником, причем темы этой росписи были более чем фривольные. Лейтмотивом, конечно, была голая женщина с такими пышными и закругленными формами, что можно было подумать, что изображавший их художник полагал, что главным инструментом живописца является не столько кисть, сколько циркуль.

Зато в этих кабинках было одно незаменимое удобство: высокие мраморные ванны заменили нам столы. Поверх ванн клялись гладко соструганные доски – и стол был готов. Правда, некуда было просунуть ноги, и писать приходилось боком, но это было уже полбеды.

Работа в банях Макаревича пошла уже без всякой помехи. В порту спешно ремонтировались быстроходные катера и иные плавучие средства для нашей флотилии, и первый отряд ее готовился не сегодня-завтра идти в Днепр, как в Одессе вдруг грянул гром среди ясного неба.

В один прескверный вечер по городу с быстротой пантофельной почты[133] разнесся слух – «союзники уходят». Начальник отряда немедленно отправился в штаб генерала Шварца и, вернувшись оттуда привез подтверждение этого сенсационного известия и приказание нашему отряду – выслать к Очакову наши боеспособные суда, чтобы поддержать правый фланг греков, разбитых большевиками и в беспорядке отходивших к Одессе. Начальник одного из сформированных уже отрядов нашей флотилии, лихой старший лейтенант Х., на рассвете следующего дня вышел по назначению. Самому отряду приказано было готовиться оставить Одессу, причем французы на эвакуацию давали нам всего три дня сроку.

Одесса сразу стала походить на потревоженный муравейник. Заметались в панике буржуи, запасаясь валютой, паспортами и разрешениями на выезд на том или другом пароходе. Бесконечной вереницей потянулись по городу к порту великолепно экипированные французские войска, и погружались на огромные транспорты, которые один за другим покидали порт, уступая место приходившим им на смену новым гигантам. Подняли вновь головы Мишки-Япончики, и по ночам вновь загремели выстрелы. Уже на второй день по объявлении эвакуации офицерам стало уже небезопасно показываться на улицах даже в центре города. В центральных частях города, то тут, то там, в особенности по вечерам, стали появляться кучки весьма подозрительных фигур в отрепьях и кепках, что-то живо между собой обсуждавших, но неизменно смолкавших при проходе мимо них офицера, которых они провожали злобным взглядом, лучше всяких слов говорившим о клокотавших в их груди чувствах к этим «врагам народа» и «золотопогонникам».

Генералом Шварцем было отдано распоряжение об истребовании из казначейства воинскими частями, эвакуировавшимися из Одессы, эвакуационного пособия в размере шестимесячного оклада содержания чинов. Когда вооруженные до зубов чины отряда привезли из казначейства в нескольких мешках это богатство и внесли его в роскошный кабинет нашего казначея, он прямо утонул в карбованцах. В его кабинете творилось столпотворение вавилонское: писаря запаковывали в ящики и матросские чемоданы дела, отчетности и кучу всякого, никому не нужного бумажного хлама; казначей, с взъерошенными седыми волосами, сидел над ванной, покрытой досками, и шелестел серо-голубыми хрустящими новенькими карбованцами, отсчитывая тысячами щедрое эвакуационное пособие и крича от времени до времени истошным криком на напиравших на него чинов отряда:

– Прошу соблюдать порядок и очередь! Господа, так нельзя! Если вы будете напирать, я прекращу выдачу! Прошу осадить назад и лишним выйти!..

Последнюю ночь перед эвакуацией я провел в отряде. Надо было быть начеку, ибо положение в городе сильно напоминало таковое четыре месяца тому назад, при наступлении петлюровских молодцов. Чернь наглела с каждой минутой и открыто нападала на одиночных офицеров даже в центре города.