Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

6 ч. вечера. Puerto Pinasco. Все население Puerto – на берегу. Видны характерные фигуры сев[ерных] американцев и несколько дам европейского облика. Полное повторение церемониала: «campamento»[148] ура, часовые у сходень и т. п. На стеньге нашего парохода – флаг Красного Креста. В Pinasco сошла часть наших «хирургов». Взаимным овациям между сошедшими и остающимися не было конца. Приняли с берега человек 150 резервистов. Впервые заметил в эти дни ревущих баб. Около 7 ч. вечера отошли с пением гимна. Картина на фоне вечерней зари была очень красивая и, при некоторой чувствительности нервов, даже волнующая. Наш командир уверял меня, что он видел на берегу плакавших янки… Se non e vero[149]…

Что и говорить! Подъема – хоть отбавляй! Надолго ли? Я-то слишком хорошо знаю цену этим настроениям толпы. Цена им – ломаный грош. Один хороший отход на фронте, цена хлеба 10 песо вместо 8-ми, и уже уныние, а то и паника. Комендант, незаметно, после каждой манифестации, спрашивал меня: «Ну как?» И я неизменно отвечаю: «Великолепно, очень хорошо!..» Принимая похвалу на свой счет, он всякий раз скромно заявляет: «Я что, я только исполняю свой долг!..»

Чудная, лунная светлая ночь. Долго беседовал с капитаном, который сходил в Pinasco на берег и вернулся с сильным духом каньи[150]. Она, по-видимому, развязала ему язык, потому что он долго изливался, ругая сначала правительство за реквизицию его парохода, а затем и вообще своих же парагвайцев, называя их дикарями и варварами. Вот они – патриотизм, ура и пение гимна: реквизиция парохода ударила его по карману и – правительство уже несправедливо, народ – сволочь, а гимн и патриотические слезы на глазах – это пока у тех, кого не успела задеть мобилизация.

22 декабря. Спиридон-поворот[151].

У нас в России это было «солнце на лето, зима на мороз». Здесь, как и всё, как раз наоборот: «солнце на зиму, лето на пекло». Утром проснулся, когда отходили от Puerto Sastre. Было 7 ч. 30 м.

В 10 ч. прошли бразильский порт Murtino. В 11 ч. пристали к парагвайскому берегу для погрузки дров. Несколько типичных парагвайских лачуг и небольшой склад дров. 3–4 пеона[152] встретили наш пароход. Когда отшвартовались, подошел какой-то молодой человек, чище других одетый, по-видимому – хозяин. У нас на борту появился наш энергичный комендант, и между ними произошел следующий диалог:

Комендант: «Какая это территория?»

Хозяин: изображает на своем лице глубочайшее недоумение и, на всякий случай, снимает шляпу.

Комендант (строго): «Это парагвайская территория?»

Хозяин (обрадовано): «Si, Señor»[153].

Комендант: «Ну-с так вот: мое судно – военный транспорт “Capitán Figari”. Нам нужны дрова. Вы нам их отпустите и получите от меня расписку, по которой получите от правительства деньги».

Хозяин: «Si, Señor».

Судя по тому, что на лице хозяина я не увидал никакого выражения ужаса при упоминании о том, что деньги за дрова он должен получить от правительства, ему, по-видимому, впервые приходилось попадать в такую историю.

Приступили к погрузке. Жара невыносимая. После полудня не нахожу себе места, ибо тента на пароходе нет. Закончили погрузку около 3 ч. и уже готовились сниматься, как налетел шквал с дождем, сначала от норда, затем, когда начали уже выбирать якорь, перешел к осту, и нас прижало к берегу. Простояли около получаса лишних, пока утихший шквал позволил отойти от берега. Набрал несколько кружек чистой дождевой воды для питья и даже немного в умывальник для умывания. Речная вода – теплая муть. Можно умирать от жажды и не соблазниться ей.

17 ч. 30 м. Траверз Pan de Azúcar.

19 ч. 30 м. Прибыли в Puerto Guaraní. Мелкий дождь. Выгрузка 40 ящиков патронов и нескольких «хирургов». На берегу видно несколько кадет. На пароходе осталось всего несколько человек. В 20 ч. 30 м. тронулись дальше. Следующий порт – Bahía Negra.

23 декабря.

10 ч. – подходим к Bahía Negra. В 10 ч. 30 м. уже отшвартовались. Сразу наводнили пароход сухопутные офицеры, причем выяснилась курьезная подробность: здесь никто ничего не знал о боях на Pilcomayo. Секрет стал для меня ясен в тот же лень, когда при мне один из матросов «Adolfo Riquelme» получил телеграмму из Асунсьона, посланную 16-го числа. Радио, конечно, не действует. А телеграф проволочный проведен уже до Consepcion’a. Почему он не работает – мне неизвестно.

«Adolfo Riquelme» стоит на рейде на якоре. Вскоре подошел моторный катер с мичманом Oru’е, и я, простившись с комендантом Almiron и с капитаном, переехал на судно. Моя позапрошлогодняя каюта занята командиром, а в прошлой каюте командира – штурманская рубка. Вещи мои пошли в каюту командира. Спят же все на палубе.