Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Офицер пальцем поманил к себе унтера и, когда этот приблизился, указал ему на туземное селение и, дав время налюбоваться открывшейся картиной, стал вполголоса совещаться с ним о лучшем способе атаки.

После короткого совещания было решено атаковать селение в лоб, отрядив небольшую группу, которой дать задание кинуться к пирогам и не допустить дикарей завладеть ими для бегства. Подтянув к себе отряд, офицер дал знак двигаться вперед, по возможности без шума, чтобы, не будучи замеченными, добраться до опушки поляны, откуда уже было бы недалеко добежать до палисада. Но едва они сделали несколько шагов, как одна из собак в селении, спокойно до того лежавшая в песке и ловившая у себя блох, подняла голову и, обернув ее в сторону леса, вдруг громко залаяла. Ее немедленно поддержали другие. Проходивший неподалеку от палисада высокий дикарь с седой копной на голове, на тощих, жилистых и кривых ногах, остановился и вдруг, издав резкий, визгливый крик, кинулся сломя голову, к центру селения.

– Вперед, ребята, бегом марш! – скомандовал начальник десанта, и, выхватив из за пояса пистолет, он выстрелил и побежал, увлекая за собой своих людей.

В селении поднялась дикая какофония: сразу же залаяло и завыло множество собак, послышался визг женщин и детей, где-то на противоположной окраине деревушки, вплотную прилегающей к лесу, застучало что-то вроде барабана. Русские матросы, обливаясь потом, бежали что было сил. Вот передние добежали до палисада и начали рубить его топорами. В это время большая группа дикарей показалась справа, намереваясь, по-видимому, бежать к пирогам. Но туда же поспешал отряд, выделенный от десанта, под командой унтера. Увидев, что дикари смогут завладеть пирогами раньше, чем он успеет добежать до них, он остановил свой отряд и дал залп. Несколько темно-коричневых тел повалилось на песок, остальные с громким визгом шарахнулся обратно, к селению. Сквозь не прекращающиеся вой и визги отчетливо доносился все учащающийся в ритме бой барабана.

Вот просвистело несколько стрел, пущенных откуда-то из-за ближайших хижин. С жалобным криком «ой» упал один матрос. В прорубленную в палисаде брешь вливались матросы и бежали уже между хижинами. Кое-где раздались одиночные выстрелы. Командир десанта приостановился у пробитой бреши, пропуская людей, отдавая короткие приказания и направляя бойцов вправо и влево в охват селения. Он видел, как из ближайшей хижины на корячках вылезла какая-то коричневая фигура и как пробегавший мимо нее матрос, перехватив мушкет за дуло, опустил с размаху приклад на густую копну волос на голове дикаря; этот ткнулся носом в землю и задергал голыми коричневыми ногами.

Замыкая отряд, офицер побежал за последней группой. Пробегая через селение, он на каждом шагу натыкался на валяющиеся тут и там трупы дикарей, большинство с раздробленными прикладами черепами. В одном месте ему попался матрос; он лежал ничком, царапая землю ногтями; в его спине, между лопатками, торчала глубоко вошедшая в тело несчастного стрела. Офицер приостановился и, нагнувшись, выдернул стрелу; из раны хлынула потоком темная кровь, заливая спину матроса. Взяв его под мышки и пачкая себе руки и грудь в его крови, офицер приподнял раненого и повернул его. Лицо матроса было покрыто предсмертной синевой, глаза широко раскрыты, и в углах губ белела пена. Командир десанта осторожно опустил умирающего на землю и побежал дальше.

Бой затихал. В несколько минут все было кончено.

Посреди селения, на гладко утоптанной небольшой площади, он увидел группу своих людей, столпившихся, образовав сомкнутый круг, вокруг чего-то, лежавшего на земле.

Раздвинув людей, офицер прошел внутрь круга. Там, на земле, он увидел трех, наголо раздетых белых. Двое были уже мертвы. Третьего, с замазанным запекшейся кровью лицом, один из матросов поддерживал под мышки, другой тесаком резал связывающие его ноги путы, а третий держал у его губ манерку с водой. Он жадно пил из манерки, отрываясь временами, чтобы перевести дух, тихо произносил «Ох, братцы», и снова тянулся к воде.

– Кто это? – спросил командир десанта, не узнавая спасенного.

– Да это же наш боцманмат Еремин! – послышались голоса.

– Еремин! – вскричал офицер, – а где же мичман Дейбнер и остальные люди с баркаса?

Еремин перевел глаза на своего старшего офицера и, с трудом ворочая языком, тихо сказал:

– Всех… пожарили… да поели вот тут, – указал он рукой на площадь.

На мгновение все точно оцепенели и в глубоком молчании смотрели на эту страшную площадь, где в нескольких местах ясно видны были на земле черные пятна от костров. Но вот окружавшие Еремина люди замахали руками, творя крестное знамение.

– Царство небесное, вечный покой, – шептали тамбовские и калужские мужики.

Огромное, багровое солнце опускалось за лесом. Оно тоже видело, как в этот день на острове Нукагива были съедены русские моряки…