Четыре Времени Мира. Город (СИ)

Сердце стучит. Селена на мгновение вышла из состояния безучастности и безвольности, в котором проводила большую часть своей жизни, и даже посмотрела на прислугу. Та опустила взгляд, не решаясь встретиться глазами с наследницей.

Сестра. Где–то так далеко. Так давно.

Когда Селена была маленькой, то обожала свою старшую сестру, прямо–таки до исступления. Но по причине, которую мать Селестины так младшей дочери и не раскрыла, Шелль уехала в горы и тут больше не появлялась. Селена почти забыла её лицо. Помнила только глаза, зеленые, такие яркие, но смотрели они на нее, как сквозь толщу озерной воды.

— Да, сирра, очень давно, когда она жила здесь — еще великая госпожа Селестина была жива, да будет легок её путь на изнанке.

Селена вновь посмотрела на отражение, пытаясь найти себя в знакомых чертах. Белые брови и ресницы, серо–лиловые глаза, синие венки на шее. Потусторонняя красота, иная, такой не бывает даже у теней.

— Это было так давно… — произнесла она тихо. И пока служанка отвернулась, чтобы выбрать ленту для серебрянных волос, девушка подняла руку к лицу и начала медленно царапать себя, от лба до подбородка. Ногти ей постоянно стригли, как опасному зверю в неволе, поэтому сильно ранить себя она не могла, но кожа под ногтями тут же порозовела.

Она это делала не просто так, не из–за любви к боли или безумия. Селена царапала и кусала себя, свое тело, что еще помнило его касания, чтобы не забыть. Он был тут, хватал её за запястья, приносил её боль. Нужно помнить, отметить, запечатлеть.

Страшный Человек никогда не оставлял на её белоснежной коже следов. Селена могла бороться или сносить все покорно, могла кричать, но никто не слышал, могла вырываться, но это было бесполезно. Ему нравилось приносить боль, даже не столько физическую, как душевную, унижать ее, он вспоминал мать, сестру, и говорил, говорил о ничтожности среброволосой сирры, и это было правдой, ведь будучи урожденной Трой, она не могла его побороть. О том, как бесполезна она, как слаба и глупа, сколько зла принесла своим рождением в Город. О том, что именно Селена повинна в изгнании своей сестры. Человек любил ставить ей в пример Шелль, и это единственное, за что девушка была ему благодарна, остальное её окружение будто боялось в её присутствии произносить имя старшей наследницы вслух.

А потом, оставив её — выжатую, выпотрошенную, вдоволь наигравшись с её телом и душой, он уходил, не оставляя следов, исчезая из запертых покоев.

Но он был, существовал! Больше всего Селена боялась забыть его. Согласиться с врачевателями, что Страшный Человек лишь плод больного воображения и ничего больше, что она безумна. Девушка потеряла свое право на тело и человечность, но из последних сил боролась за рассудок. Вот только никто об этом не знал.

Или не хотел знать.

— Сирра! — Сиреневая лента юркой змейкой скользнула на пол, выпав из ослабевших пальцев служанки, которая тут же кинулась к своей госпоже. — Сирра Трой! Что вы делаете!

Женщина поймала Селену за тонкое, почти прозрачное запястье. Селена посмотрела на служанку невидящими глазами, та попятилась

— Сирра… — женщина смотрела и не узнавала в этой худой, почти истощенной девушке с прозрачной кожей и дрожащими руками, ту маленькую веселую девочку, которую знала когда–то. — Как же так… — запричитала горничная, замечая теперь и остальные шрамики и царапины на коже наследницы.

— Я… прости, я не помню твоего имени, — произнесла с запинкой Селена, обращаясь не к прислуге, а к ширме с рисунком лилий на озерной глади. — Не помню тебя, — девушка наклонила голову, и серебряные пряди закрыли её лицо.

— Сирра, — женщина вздохнула, подошла к своей госпоже, тяжело опустилась перед ней на колени. — К вам никого не пускают из–за этого, да? — Селена молча кивнула. — Моя госпожа, я любила вашу мать больше жизни, и служила ей до самой смерти, — у женщины ком в горле стоял, она с трудом проговаривала эти важные для нее слова. — И никогда не оставлю её дочь. Меня прислал Наместник. Господин Анжей поможет вам, моя сирра, он все сделает ради вас!

— Я… не уверена, что стоит говорить ему об этом, — Селена подняла лицо и улыбнулась. Подбодрить незнакомку. — Все хорошо, правда, у меня все славно, все нормально. Я просто… случайно оцарапалась. Позовите Джерома, прошу, и мою постоянную горничную, Фиолу, мне она необходима.

Фиола ходила обычно в черном платье с белоснежным воротничком, высокая как жердь и столь же эмоциональная. Ей были безразличны ранки на коже сирры и кровоточащие лунки от ногтей. Она делала вид, что не замечает их, и Селене было проще так, спокойнее.

Незнакомка замялась. Она явно знала куда пропала прислуга сирры, но не хотела говорить. Женщина с трудом встала с колен и поклонилась.

— Сирра Фиола заболела, моя госпожа, я не могу её позвать. Но если хотите, отправлю за сиррой Джеромом.

Ложь. Селена хорошо распознавала ложь. Хотя, учитывая сколько лжи, двуличия и неискренности каждый день произносилось в этих стенах, вернее прозвучало бы — хорошо вычленяла в круговороте лжи крупицы правды, как крайне редкое тут явление.