Четыре Времени Мира. Город (СИ)

— Куда–то едешь? — Зорон–младший встал в дверном проеме, опираясь о дверной косяк плечом. Отец редко покидал Яму, но пару раз за десяток лет были такие случаи, когда его вызывали особо важные люди из других пригородов. Обычно же к хозяину дома приезжали сами — и не с пустыми руками. Вот только, учитывая состояние врачевателя, заботливый наследник был заранее против таких неожиданных сборов.

— Я? Нет. Ты едешь, — отец стоял у окна темным, строгим силуэтом на фоне светло–серого неба. Воплощенная категоричность.

— Еду? Куда? — изумился парень, глядя на отца с недоумением. К своему неполному совершеннолетию он практически никогда не покидал дом, хотя никто и никогда не запрещал ему это делать. Разве что отец порой ворчал о грязных простолюдах, но общению сына с ними не препятствовал. Самая дальняя и единственная поездка юноши за всю жизнь — в соседний пригород, и то только потому, что у отца разболелось колено, и его понадобилось сопровождать. Поэтому сейчас он был по настоящему обескуражен. Больше всего на свете Зорон–младший не хотел покидать пригород, к которому был искренне и сердечно привязан. Даже мысли не допускал, что это возможно в принципе, до этого вот момента.

— Я надеялся что хоть в этот раз ты начнешь спорить. А нет. Все молчишь.

Доктор обернулся. Уставший старик. Хоть и старается держаться. В последний год глава семейства сильно сдал, превратившись из светского льва в собственную жалкую тень. Волосы, когда–то длинная светлая шевелюра, а теперь почти полностью седые, лезли клочьями, оставляя пролысины, он сильно состарился, и кожа натянулась на скулы. Доктор, почти тридцать лет тому назад, появившись здесь, уже был не молод. Сейчас и вовсе возраст брал свое. По сравнению с ним особенно резко ощущался контраст с наследником семьи, молодым, хоть и без присущей юности горячности. Категорически разные, никакого сходства, разве что внушительный рост.

Кара стояла в довольно неудобной, скованной позе, опираясь о писчую доску, и смотрела на парня с искренней жалостью. Ей было явно неуютно в обществе двух Зоронов, между которыми нарастало напряжение.

— Давай сразу перейдем к делу. Ты едешь в столицу, нужно выполнить одно поручение, — отец, прихрамывая, отправился к полкам, где хранил курительные смеси.

Любой другой юноша возраста младшего Зорона, в зависимости от воспитания, уже кричал бы на отца или гневно расхаживал по комнате, бросая едкие, колкие слова, выражая несогласие с родительской волей. Этот же парень лишь выдохнул медленнее обычного, и не растеряв ни крупицы самообладания, уточнил:

— И что же это за поручение? — голос молодого дворянина был неуверенным, как у мальчишки, которого вот–вот отругают за совершенный проступок. Окружающие люди в принципе доктора Зорона побаивались. Сын не был исключением.

— Кара, милая, пойди пока займись чем–нибудь полезным.

Женщина одобряюще улыбнулась юноше, поймав его беглый взгляд, кивнула и вышла, сказав напоследок:

— Я прослежу, чтобы вас не беспокоили.

Из всех женщин старшего Зорона, которых стены этого дома видели немало, Кара нравилась младшему больше всех.

— Дело–то простое, но не совсем, — Зорон старший вышел на середину комнаты, явно размышляя, с чего начать, и тут заметил приоткрытую дверь. Кара не захлопнула её, когда уходила. Доносились голоса с первого этажа.

— Закрой дверь. Прислуга и так слишком много знает, сплетни мне не нужны, — доктор взял с полки табак, одну из своих стеклянных трубок и сел в кресло, вытянув больную ногу. Болезнь его была нервной. С точки зрения врачевания, старший Зорон был абсолютно здоров, хромать он начинал только на почве сильных переживаний. — А теперь слушай и не перебивай. Мне прислали письмо. Вон оно, на столе. Можешь прочесть, если хочешь.

Юноша закрыл дверь и прошел комнату. Кабинет отца находился в вечном безумном разгроме, пропитанном табачным дымом, проветривать который слугам было запрещено. Прямоугольник письма не бросался в глаза на обтянутой бархатной тканью столешнице, среди бутылок, отбрасывающих зеленоватые тени, и высохших пятен от ликера.

Неудивительно, что сын доктора не обратил внимание на конверт. А мог бы догадаться сразу! То, что внизу сидит возчий, юноша понял с полувзгляда, даже не применяя к незнакомцу врожденный дар. Стоптанные башмаки, видавший виды сюртук, и при том множество цепочек и узелков на одежде. Люди дороги суеверны, и традиционные символы Кошки, любимой ученицы Бродяги, вестницы удачи, в виде такой вот мелочевки, очень среди них распространены.

Весть, которую возчий доставил лично, определенно была важной. Правда, парень пока и предположить не мог, при чем тут он. Письмо было написано на простом языке, человеческом, том самом, который люди принесли с собой в Город. Пригородской диалект отличался от принятого на Площади высокопарного слога, юноша хмурился, пытаясь вникнуть во вроде бы и знакомые, но при том с трудом понятные слова.

— Скоро будет официально объявлено. Владеющая Селестина Трой скончалась две недели назад.