Четыре Времени Мира. Город (СИ)

Весть юношу впечатлила. Он нахмурился, читая письмо. Удивительно, но смерть Мэры потрясла юношу куда меньше, чем перспектива путешествия через пол материка в столицу. Несмотря на то, что голос отца ощутимо дрогнул когда тот произносил такую–то новость, это казалось слишком нереальным, чтобы быть правдой. Конечно, Мэра болела долго, лет десять, может, больше. Даже до таких захудалых пригородов, как этот, долетали весточки о все ухудшающемся здоровье главы Города, являясь поводом для пересудов и разговоров.

Старик безотрывно следил за сыном, в надежде хоть на слово, хоть на единый проблеск своего собственного горячечного нрава в сыне. Но нет, пустота.

— Кто бы сомневался, что они не справятся. — Продолжил он. Глаза старшего Зорона лихорадочно блестели. — Врачеватели Площади. Лучшие из лучших. Те, что носки сапог готовы были мне целовать, когда я был в фаворе. А потом плевали в спину! Они все проиграли. Сирра Тан, личный доктор Владеющей… — старик активно и нервно жестикулировал. — Знаешь что он сделал? Отравился, умер на пороге собственного дома. Мой старый, жалкий наставник… не справился с позором. А я ведь мог помочь. — Седовласый Зорон снова повернулся к окну. — Никто не желал меня слышать. И вот результат.

— Но сирра Владеющая была больна очень долго, — осторожно возразил юноша. Строить догадки о болезни кого бы то ни было, даже если речь шла о Мэре, не имело смысла издалека. Тем более сирра Тан считался лучшим в своем периоде. Отец чуть ли не благоговел перед ним, отзывался всегда с уважением и восхищением. Что же изменилось?

— Именно. Она болела. За десять лет, могли бы уже найти причину. Десять лет! Но зато теперь… Теперь у нас есть шанс! У тебя есть шанс пробиться в люди, а не загнивать в этом болоте, — отец кивнул в сторону окна, в котором белое небо утра сменялось светло–серым дневным.

— Я тысячу раз говорил, отец, что мне нравится это болото, — юноша дочитал письмо и наконец мог возразить. — Да, здесь сказано, прибыть в связи со смертью, — он пропускал куски витиеватого официального приглашения, — в Мэрию, десятого дня, но тебе, доктору Зорону! Причем тут я?

— Ты — Зорон, мальчик, — отец выдохнул облачко серебристого дыма. — И ты молод. Я вбил в твою дурную голову все, что знал и видел. Ты справишься с поручением и заодно мелькнешь при Мэрии. Все, что от тебя требуется — привлечь внимание знати рангом повыше. Я же вижу твой талант и старание! Но растрачивать его на простой люд, уволь. Зороны от начала времен были и будут впредь у власти. Пока не вынесено решение Консулата о назначении следующего Мэра, у тебя будет возможность хорошо устроится, и ты её не упустишь!

— Услышь меня хоть раз в жизни, прошу! — Юноша, до этого момента, отличавшийся редкостным спокойствием, начал вскипать. — Допустим, я неплох. Но ты учился в столице, ты практиковал, как я могу равняться с тобой хоть немного? Знаю, мое желание не имеет значения для тебя, но я… — он сделал паузу, наклонив голову и глядя в пол, не желая встретиться даже мельком с пустым взглядом отцовских водянисто–серых глаз. — Я не справлюсь. Это просто невозможно. Тут написано, что доктор Зорон нужен Наместнику. А у меня нет твоего опыта! Я лечил только людей! И то больше полагаясь на интуицию и теорию, чем на практику. Как можно сравнивать нас?

— Ты справишься, — отец беспечно отмахнулся. — Я знаю Анжея, — доктор имел привычку называть высшую знать Города безо всякого пиетета, по именам. Исключением были лишь почившая Мэра да сирра Тан. — Он не доверяет мне. Его поручение — не имеющий значения пустяк. Вот зачем Наместнику понадобилось возвращать Зоронов на Площадь — другой вопрос.

— Не думаю, что хочу знать ответ на него, — нахмурился темноволосый парень, опираясь спиной о книжный стеллаж и сложив худые руки на груди.

— Бестолочь! Ничего не понимаешь! — Отец зло хмыкнул. — В игру вступает большая политика. А ты, мальчишка, думаешь только о себе! Ближайшие полгода Город будет переживать уход Владеющей, а потом начнется настоящая грызня за власть. Конечно, делу помогает то, что Мэра в свое время устранила всех своих братьев, и теперь наследниц всего две — её дочери. А две — это уже считай раскол. Будет буря, сын. Такая, которой Город не видывал лет сто.

— И ты хочешь бросить меня в самый её круговорот, — юноша сложил руки на груди, выдержав, наконец, прямой взгляд отца. Скорее утверждение, чем вопрос. Оскорбления он привычно игнорировал.