Четыре времени жизни

Старый хлеб сушили в духовке. Аромат стоял на всю квартиру. Потом сухарик надо было намочить холодной водой прямо из-под крана, посолить и быстро есть, пока он не развалился. Сука, аж слюни побежали. Теперь у меня духовки нет, о сухарях можно только мечтать. Минус лакомства – семейный пердёж потом стоял по всей квартире.

Четвёртое. Корочка с чесноком.

Горшубка свежайшего хлеба, желательно не изуродованного укусом хрустящего уголка, пока хлеб несли до дому. Солится и натирается головкой чеснока. Христосе Вестеросе, мне кажется, за такие вещи и надо Родину продавать. Как правило, свежие корочки уходили в корм первыми, а серединка потом становилась вялой и неинтересной.

Пятое. Батон с молоком.

Свежайший батон. С нарезками. Чтобы аромат и корочка хрустела. И молоко. Нежирное! С крышкой из фольги. Её так продавливаешь большим пальцем, подцепляешь и наливаешь в кружку сразу треть бутылки. Отламываешь батон, хотя батя потом будет ругаться – надо резать, что вы как из деревни! крошки по всей кухне! – и ешь. И пьёшь. Короче, наслаждаешься. Батон улетал только в путь и в особо невезучие дни родители гнали в булочную за вторым батоном. У нас просто был не хлебный, а булочная. Так и было написано «БУЛОЧНАЯ». На Бородина в деревянном одноэтажном доме. Заходишь, справа прилавки, хлеб навален, привязанные за верёвочки на полках лежат щипчики для проверки свежести. В центре стеллажи с крупами и сахаром. Всё в мешочках. Слева, кажется, тоже что-то сыпучее, но крупнее. То ли горохи-бобы, то ли конфеты. Перед выходом кассир со счётами. Господи, хорошо как. Выйдешь с полными руками булок, напротив ёлка гигантская (спасибо новому застройщику, сохранили её) и топаешь домой по нижней улице. Обычно мы ходили с сестрой, на полпути вечно разругивались и обратно шли вровень, но по разные стороны дороги. Если за весь путь (метров семьсот в одну сторону) проезжала одна машина, это был прям активный трафик. Обычно так и шли по Бородина мимо частных домов, за заборами лаяли собаки. Мы шли и дулись друг на друга, но при этом грызли уголочки у свежего хлеба.

Дома нечего жрать, поэтому я заползла в Белоречку. А там свежий хлеб. И чеснок. И я ем те самые корочки, густо натёртые чесноком.

* * *

Умное

Я вот щас в очередной раз подумала:

• Собачи же бывают феноменально сладкие. Такие, что прямо зажулькать. Но они же себя не видят, и своей сладости не понимают. Они думают, что их любят и жулькают за то, что они такие, какие есть. То есть они нашу любовь воспринимают как абсолютную. В отличие от кошек. У тех в голове просто Нью-Йорк, город контрастов. Там всё понятно, кто кого любит, а кто кого позволяет любить. Как жаль, что нас никто не любит абсолютно. Даже родители любят относительно, потому что мы – ИХ. Мы – продолжение рода. Мы – они и есть. Хочется иногда побыть собачей.

• Может быть, деревья не знают, что есть зима? Может быть, осень для них как для нас засыпание? Ну вот мы почитали и закрыли книжку, вот выключили свет, вот скрутились в привычную позу и закрыли глаза. Но вроде ещё не спим. Не спим. Не спим. Не спим. А потом – бац – и утро. Может быть, зима для деревьев проходит так же? Да, бывает, что деревья зимой умирают. Но и люди во сне умирают. И почему-то считается, что это самая хорошая смерть. Хотя я вот не уверена. Мало ли, чего там привидится во сне во время умирания. Может быть, ты и рад бы поседеть от страха, да не успел. Вот. А деревья просто спят себе и спят. Нет?

* * *

Эта жара меня убивает. Спасает две вещи: теневое расположение нашего кабинета и вентилятор в солнечно расположенной квартире. Но стоит только выйти из кабинета или покинуть радиус действия вентилятора, как я начинаю умирать. При моём весе, аллергии на солнце, проблемах с теплообменом (последствия аденомы) и врождённой чрезвычайной нелюбви к жаре такая погода просто придавливает меня. Завтра +32, но я-то знаю, что будет за сорок, потом на концерт, а с собой дамская сумка, которая весит килограммов пять (я вам больше скажу, маленькие сумочки по весу на все семь) и портфель с ноутом килограммов на десять, потому что завтра будет приходящий админ, который обещал разобраться с авторизацией винды. У меня только джинсы, в которых страшно потеет жопа, а когда потеет жопа, бельё начинает натирать. Это чертовски больно, так больно, что третий год подряд лето превращается в период перевязочных процедур на самых деликатных местах. В субботу дача, и шансов выжить практически нет. Ноги отекают, резинки носков впиваются в щиколотки и когда всё с себя снимаешь, то похожа на варёную колбасу. Сердце молотит под 120 и даже мои обычные сердечные препараты не справляются.

Мне срочно нужна пасмурная и прохладная погода. +17 меня устроит. И ветерок. И отпуск.

* * *

В моей квартире есть два портрета. Мужик и баба. Про мужика я уже писала. После долгих лет расследований оказалось, что это горячо мною любимый Клод Моне. Бабу (хотя именно её язык так не поворачивается называть) я, кажется, знала с момента знакомства, теперь уже и не упомню. Баба со мной с девяносто седьмого, мужик с 2005-го.