Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

From the blaze of the sun′s brigh glory
We sift each ray of light,
We steal from the stars their story
Across the dark spaces of night.

(Мы просеиваем сквозь призму
каждый луч солнечной славы,
мы похищаем у звезд их историю
через темные бездны ночи.)

А вместе с наукой должна неизбежно развиваться и поэзия, захватывая в ней все новые и новые области.

В этом отношении астрономия раньше всех других отделов естествознания привлекла к себе внимание поэзии.

Небо глубокое,
Полное мглы голубой,
Полное звезд золотых!
Небо далекое!
Весь я теряюсь душой
В безднах твоих! —

пишет Шербина, хотя он и не был никогда астрономом. Небо воспевалось в глубокой древности, еще в те времена, когда не была выработана далее рифма. Кто из нас не читал в «Илиаде» и «Одиссее» поэтических описаний златокудрой Зари и восхождения лучезарного Феба? Кому не затрагивали душу вопросы «Голубиной книги»:

Отчего начался у нас белый свет?
Отчего у нас солнце красное?
Отчего у нас млад-светёл-месяц?
Отчего у нас звезды частые?
Отчего у нас зори светлые?

Кто не помнит астрономических мест в поэзии Гете:

Nacht ist schon herausgesunken
Schliest sich heilig Stern an Stern
Grosse lichter, kleine Funken
Blitzern nach und glanzen fern.

(Ночь нисходит, рассыпая
Сотни звезд по небесам,
Рой светил горит, мерная,
Блещет здесь, сияет там.)

Или:

Geheimnissvoll am lichten Tag
Lasst sich Natur des Schleiers nicht berauben.
Und was sie deinem Geist nicht offenbaren mag, —
Das zwingst du ihr nicht ab mit Gebein und mit Schrauben.

(Природа вся великих тайн полна,
Их даже днем ты не увидишь оком.
И что не даст душе твоей она,
Не вырвешь у нее ни рычагом, ни блоком.)

Астрономические сюжеты в английской литературе стали теперь настолько часты, что некоторые курсы астрономии (например, Howe′a) на каждой странице пестрят лирическими куплетами.

«Если искры Прометея не погасли еще среди людей, — говорит Стратонов в своей художественной монографии «Солнце», тоже богатой поэтическими цитатами, — то сверкание их ярче, чем где бы то ни было, выражается в космогонической задаче».

И нет сомнения, что поэзия скоро захватит себе не только космогонию, но и физику, и химию, и другие естественные науки, хотя при этом ей и придется преодолеть ряд серьезных затруднений.

Прежде всего новый сюжет, как и всякий новый шаг в неведомые области, требует смелости и большого, оригинального таланта для того, чтобы непривычный предмет сразу же подействовал на неподготовленные к нему души читателей. Недостаток элементарной энциклопедичности в нашем общем образовании приводит к тому, что у большинства из нас остаются от средней и даже высшей школы одни лоскутья разрозненных сведений, а лоскутья мало пригодны для художественного творчества и для понимания научно разносторонних поэтических произведений.

Когда дело идет о предметах, уже вошедших в разговорный язык, недочет истинного знания заменяется у нас призрачным. Если кто-нибудь из нас встречает в романе, при описании природы, название дрозда или свиристеля, хорька или крушины, кукушки или калины, то ему кажется, что перед ним проходят их образы, а между тем в большинстве случаев он совершенно не понимает значения этих слов, потому что не в состоянии узнать обозначаемых ими животных и растений хотя бы в зоологическом или ботаническом саду. И сколько таится в каждом из нас такого призрачного знания!

Привыкнув к имени, мы начинаем верить, будто знаем и то, что оно обозначает, и даже иногда начинаем поэтизировать такой предмет хотя бы и смутно.

При употреблении астрономических, физико-химических, геологических и других научных названий этого самообмана у нас еще нет. Возьмем, например, хотя бы гимн солнцу, написанный недавно Жаном Рамо: