Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

Au nom de la lumière, au nom du ciel immense,
Au nom de l′astre jaune, Arcturus le charmeur,
Au nom de l′astre blanc, Sinus, qui commence,
Au nom de l′astre rouge, Atdebaran, qui meurt, —
Soleil, nous t′innplorons! Soi propice, soi tendre!
Ecoute l′oraison des nos coeurs douloureux!
Les étoiles, tes soeurs du ciel, daignent entendre
L′umble et dolante voix de grillons tenebreux!

(Во имя вас, о свет, о свод небес бездонный,
Тебя, о золотой, чарующий Арктур,
Тебя, о Сириус, серебряным рожденный,
Тебя, Альдебаран, померкнувший пурпур!
О, солнце, добрым будь, тебя я заклинаю!
Внемли скорей мольбам печальных голосов!
Ведь звездочки ж горят, приветливо внимая
Унылой музыке застенчивых сверчков!)

Здесь название сверчков не поразит того, кто не имеет о них никакого реального представления и не узнает их, когда увидит, но, услышав имена Альдебарана, Арктура, он, наверное, будет разбирать их по складам и через минуту не сумеет повторить, потому что не привык к их звуку в литературе и обыденной жизни и совершенно не знает ни звездного неба, ни астрономии.

Современная поэзия и художественное творчество должны сделать такие имена и сюжеты хотя бы настолько же привычными читателям, как и «застенчивых сверчков», и тогда их употребление в поэзии будет тоже вызывать у них хотя бы и неясные, но поэтические образы.

Вечное искание новых путей, форм и сюжетов охватило могучим порывом художественное творчество в конце XIX века. Как при весеннем разливе нахлынувшие воды образуют ручьи и струйки по всем направлениям и чаше всего по таким, которые ведут в глухие заводи, не даюшие никакого исхода к конечному назначению всякой реки — морю, — так и в последнем порыве современного художественного и поэтического творчества много течений (пародированных и в этой моей книге) заглохнут и будут забыты грядущими поколениями. Но все, что этот порыв даст в новом ценного, сохранится навсегда и послужит ступенью для дальнейшего развития поэзии.

Нам тесны стали пять старинных ритмов классической поэзии, эти хореи, ямбы, дактили, амфибрахии и анапесты. Мы начали по временам выходить из них и в новые стопы, как, например, у Игоря Северянина:

О милая, как я печалюсь!
О милая, как я тоскую!
Мне хочется тебя увидеть —
Печальную и голубую,
Мне хочется тебя услышать,
Печальная и голубая,
Мне хочется тебя коснуться,
Любимая и дорогая!
Я чувствую, что угасаю,
И близится мое молчанье…
Я чувствую, что скоро, скоро
Окончится мое страданье.

Или:

В парке плакала девочка:
«Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка.
Я возьму птичку бедную и в платочек укутаю».
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости,
Милой, маленькой девочки, зарыдавшей от жалости…

Ведь как бы мы ни разделяли (искусственно и насильно) метрику от ритма, а все же совершенно ясно, что в первом из этих стихотворений совершенно особая стопа в девять слогов, с доминирующим ударением и растяжением на втором слоге, а во втором — восьмисложная стопа с ударением и растяжением на; шестом слоге, а вовсе не анапест.