Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия

После бесцельного, пустого городского круга, после всех этих мыслей, с которыми в душу лезет тоска, герой забивается в свою нору-квартиру, запирается в ней, чтобы «влипнуть в кресло. И отлипнуть, когда всё кончится».

Эстетика Сенчина, особенно на раннем этапе, может вызвать отторжение. Она и призвана к этому. К тому, чтобы внушить отвращение к определенной поведенческой модели жизни, превращающей человека в механическую сомнамбулу, в насекомое. Это было и своеобразной авторской терапией: избавиться от себя – чужого, примирившегося с жизнью, прохладного, у которого всё вошло в привычку. В этом его двойничество. Главное слово этого чужого – «напряг». Он всё воспринимает через это понятие. Всё что выбивается из привычного, предсказуемого: «Как ни крути – а напряг».

Застрельщик «нового реализма»

Сенчина всегда называли одним из главных застрельщиков так называемого «нового реализма» в русской литературе начала XXI века. Захар Прилепин аттестовал его единственным последовательным «новым реалистом». В интервью газете «Культура» (30 декабря 2005 года) Роман так выразил свое восприятие «нового реализма»: «На мой взгляд, новый реализм – это крайняя форма реализма, тяготеющая к документалистике, к очерку, в ней очень прочна связь автора и героя. Здесь очень важна достоверность, вплоть до мелочей, до незаметных вроде бы деталей, необходим жизненный опыт автора. После десятилетия, когда термин “реализм” был в нашей литературе чуть ли не ругательным, когда писатели, так сказать, “отрывались” после времен несвободы, новый реализм, мне кажется, был просто необходим».

В одном из своих интервью Сенчин отметил, что не пытается словом повлиять на ситуацию: «Главная задача литературы – не морализаторство, а честное отображение происходящего. Для меня литература – прежде всего документ. Художественность, талант автора делает этот документ бесценным. Если начинать специально выстраивать повесть с учетом нравственности, обязательно влить туда дозу духовности, то ничего хорошего не получится. Такие попытки бывали не раз, и все они (отсчет от героических од времен Ломоносова) терпели неудачу» (http://portal-kultura.ru/articles/books/95604-roman-senchin-rasputinskaya-proza-posledniy-vsplesk-bolshoy-literatury/). В какой-то мере он придерживается той же стратегии, что и Хемингуэй, который в «Празднике, который всегда с тобой» рассказал о своем решении написать «по рассказу обо всем, что знаю» и «старался придерживаться этого всегда, когда писал, и это очень дисциплинировало».

Но погружение в новореалистическую стихию грозит большой опасностью: «Выплеснув то, что его по-настоящему мучило, заставило сесть и написать, человек затем или замолкает, или пишет, как правило, хуже. Здесь очень легко начать повторяться, сбиться на журналистику или так называемый междусобойчик. И я сам всё сильнее чувствую, что мне трудно достоверно писать о сегодняшнем. Я остался в середине – конце 90-х годов, в типажах, ситуациях, сленге того времени. Но вспоминать о том, что было десять лет назад, уже не хочется. Написать о том, что сейчас происходит, какие сегодня люди, какая атмосфера, так, чтобы это меня удовлетворило самого, я считаю для себя теперь главной задачей». Таким образом, «новый реалист» рискует стать узким специалистом в литературе, к примеру, иллюстратором-историографом России девяностых годов. Совершенно закономерно в этой связи возникает вопрос, которым задается Сергей Беляков («Дракон в лабиринте: к тупику нового реализма», «Урал», № 10, 2003): будут ли Сенчина читать лет через двадцать – тридцать? И сам же на него отвечает: «Честно говоря, сомневаюсь. Разве что этнографы. Для них проза Сенчина станет отличным источником. Даже среди новых реалистов Сенчин выделяется вниманием к деталям, интересом к бытописательству».

Здесь нет желания подробно останавливаться на «новом реализме», доказывать, был они или нет и с чем его едят. Уже много копий было сломано на этот счет, да и сам Сенчин кое-что сказал о нем в одноименном рассказе. В рассказе «Новый реализм» издатель пригласила Романа Валерьевича, у которого был «яркий дебют», на встречу с зарубежными читателями в московской квартире. Спрашивали о мрачности жизни в России, о его творческом методе, «новом реализме» – всё как обычно. Автор-герой заявил, что его внимание привлекает то, что обычно обходят стороной: «нереализованность идей, мечтаний», череда мелких неприятностей, из которых состоит жизнь. Героя он старается показать без утайки, в том числе тот его внутренний гной, неспособность подняться над собой, о чем много в свое время писал еще Чехов. Отсюда, по мнению Романа, «возникает ощущение мрачности» его произведений.