Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия

О личной вере Сенчин вкратце говорит в повести «Вперед и вверх». В ноябре 1984 года в родном Кызыле он крестился. Ему было 13 лет, обряд произошел втайне от родителей. Что подтолкнуло к этому? Размышления о смысле жизни (это позже герой «Минуса» приходит к выводу, что смысл один – борьба за пропитание): «Я тогда много думал о смысле жизни и вот додумался до того, что необходимо верить, а веру начать с крещения (чтоб всё как положено)». Пишет, что после обряда почувствовал легкость. Когда церковь вошла в моду – «я превратился в воинствующего атеиста», выбросил крестик, стал выводить героев нигилистов и богоборцев, но вскоре стал завидовать верующим, так как у них была опора в жизни, стержень. По нему выходило, что верующий отличается от неверующего тем, что у первого был “календарь жизни”, а у второго вместо него – набор одинаковых дней».

Прочитав этот кусок, я накидал в письме к Роману вопросы:

– Какие у тебя отношения с верой?

– Твой мир без Бога? Он богопокинут? Допускаешь ли возможность божественного вмешательства в мир? Может быть, через ощущение богопокинутости человек и скатывается, превращается в насекомое?

– В повести «Вперед и вверх» ты пишешь про крещение, как стал «воинствующим атеистом», выбросил крестик, а после стал завидовать верующим и читал жизнеописание Серафима Саровского. Таков и был твой путь? Как сейчас?

Роман ответил кратко: «Сложные вопросы ты задаешь. Целый роман надо писать, чтобы на них ответить. И то вряд ли. Грубо говоря, в последнее время ощущаю близость к тому пониманию веры и Бога, какую выражал в своих статьях и трактатах Лев Толстой. Хотя понимаю, что следовать его советам смертному почти невозможно. Про Серафима Саровского что-то не помню. Кажется, не писал про него. А может, и писал… Извини, что ничего не ответил по существу. Может быть, позже». Но и в этой краткости виден процесс, горнило сомнений еще не пройдено. Он всё еще задает вопросы в духе: «Чего вы хотите?»

Если Пустовая после повести «Конец сезона» и романа «Елтышевы» увидела нового Сенчина, то уфимец Игорь Фролов, наоборот, именно тогда окрестил его «люмпен-литератором» («Деревянные солдаты Романа Сенчина»), которого «не отпускает его прошлая судьба, а новая, которую он пытается строить, – не его». Фролов, как первоначально и Пустовая, категорически отказывает Сенчину в писательском даре, говоря, что его творчество «является абсолютным нулем художественности».

По мнению уфимского зоила, тайна Сенчина состоит в том, что он сам знает, что пишет очень плохо, у «него нет литературного слуха» (если знать только Сенчина-чужого, то в это вполне можно поверить). Его несчастье будто бы состоит в том, что он сам знает, что занимается не своим делом, становясь литературным чернорабочим, действующим по поговорке «терпение и труд всё перетрут»: «Он пишет, словно копает землю, – там не до творчества, там главное – продвинуться в длину, там считают вынутыми ведрами. И там не до радости, потому что копает человек не на свободу, а куда-то вглубь…» Куда?.. Фролов так и не понял. Сенчин достаточно скрытен, он не каждому открывается. Многим он подкидывает всевозможные обманки, а потом наблюдает, как те мечут громы и молнии по его поводу. В этом проявляется человеческая страстность, растапливающая прохладность и безразличие. Сенчин это как раз и провоцирует.

Здесь есть еще один момент, как писала Ирина Роднянская: «Для бойкого чтения Сенчин тягостен, обременителен, безутешителен» («Род атридов»). У него другой ритм, он не бежит с общим потоком, не пытается поспеть за инерцией. Возможно, в этом проявляется закваска историка, которым Роман всегда хотел стать. Он не обрел историческую профессию, но стал литератором-историком нашего настоящего, а может быть и его археологом. Здесь для него большой простор, ведь сейчас «маски, явный вымысел отходят на второй план» – сказал он в 2003 году в интервью Сергею Шаргунову (http://www.ng.ru/tendenc/2003-11-20/5_sechin.html), добавив, что этими мнимостями и имитациями все пресытились до тошноты.

С другой стороны, в этом также реализуется и другая потенциальная его ипостась – художника. В круг этих людей он был вхож в Минусинске, много о них пишет. Сам он очень похож на героя повести «Малая жизнь» Сергея, в котором всегда «жил наблюдатель». В чем-то Сенчин такой же художник с мольбертом, у которого «появилась идея сделать серию картин: одно и то же место, зафиксированное с определенной точки на протяжении нескольких месяцев». Эти одни и те же места в разное время и с разных ракурсов часто появляются в его прозе.