Четыре жизни академика Берга

Но в ту пору, когда с ним познакомился Берг, он был веселым здоровяком, увлекающимся лыжами, теннисом, греблей. Его окружал ореол героя русско-японской войны. Он отличился на фронте как военный хирург. В Куоккале, где у доктора была дача, его любила вся молодежь, и он был вдохновителем лодочных гонок и устроителем домашних спектаклей, далеких прогулок и пикников.

Рудольф Ричардович обладал необычайной широтой интересов. Он знал иностранные языки, много читал, был знаком с интересными людьми: писателями, художниками, учеными — клиентура у него была обширная. Кроме того, доктор Бетлингк работал врачом Мариинского театра, так что среди его пациентов и друзей были многие известные в то время артисты. С некоторыми из них Аксель Берг познакомился у доктора, о других доктор ему рассказывал.

Его домашний кабинет гипнотизировал Берга. В этой комнате он вместо стен видел почти сплошные книжные шкафы. Какие там стояли книги! Вольтер, Дидро, Руссо – в подлиннике, вся русская классика, многие книги с автографами. В простенках между книжными полками висели картины, почти все — кисти современников и большинство подарки авторов. На изящных тумбочках стояли многочисленные скульптурные работы, многие из них — дело рук самого доктора, увлечение скульптурой он считал своим хобби. Правда, тогда это слово еще не вошло в моду, поэтому он пользовался другим, называя себя скульптором-дилетантом.

От Бетлингков Берг уносил редчайшие книги, которых, конечно, не было в библиотеке Морского корпуса, хотя она славилась как одна из лучших в Петербурге, и, возвращая их доктору, обсуждал с ним самые различные вопросы, начиная от правил игры в теннис до этических проблем войны и служения человечеству. Они много говорили о смысле жизни, о роли искусства, о ценности самовоспитания. Буквально с первого дня знакомства, кроме общих интересов, у них появилось и яблоко раздора: это был вопрос о врожденном превосходстве одних людей над другими.

— Но, мой юный друг, — горячился доктор, — вы же не можете отрицать роли врожденных способностей, наследственности?

Эта тема очень возбуждала доктора, и его плохая русская речь с акцентом прибалтийского немца становилась еще более причудливой, чем обычно.

— Могу, — спокойно возражал Аксель, — человек сумеет достичь всего, если захочет и проявит настойчивость.

— Вы преувеличиваете, мон шер, преувеличиваете, — доктор снисходительно похлопывал юношу по плечу, — нельзя, знаете, du mutest dir zu viel zu, как это по-русски, ну, слишком многое берешь на себя, что ли. Из ничтожества нельзя сделать человека, уверяю вас. Возьмите нашу Сашу. Мы забрали ее, сироту, из детского приюта. Она воспитывалась в тех же условиях, что и Нора. Мы учили ее, и что же? Полная неспособность. И кто она фактически? Подруга Норы? Компаньонка? Прислуга? Уверяю вас, мы любим ее как дочь и не жалели денег на образование. Мы старались… Но эта вечная, welt-schmertz, как это — мировая скорбь…

Доктор своей эластичной походкой мерил обширный кабинет, уставленный редкой мебелью и антикварными вещицами.

— Плохо старались, — начинал возбуждаться и гардемарин, впрочем, его волнение не выдавал ни голос, ни цвет лица, только все больше набухали настороженностью веки и сужались глаза, что всегда будет характерным признаком его внутреннего смятения. — Желания к самоусовершенствованию вы ей не привили, может быть, вы и приглашали к ней тех же педагогов, что и к Норе, но у нее, возможно, не было стимула. К чему вы ее готовили? Ведь она понимала, что никогда не займет в обществе того положения, что ваша дочь.

У нее не было уверенности в своих силах, а как раз этого вы в ней и не укрепили…

— Вы преувеличиваете, поверьте, мой друг… вы… вы, как бы сказать, излишне усложняете потенциальный интеллект Сашеньки. Она милая, симпатичная девушка, но, простите меня, parvenu, как говорят французы, у нее отсутствует врожденное благородство, присущее вам и Норе…

— Но никакого врожденного благородства не существует, профессор, человек сам способен развить в себе нужные черты характера, волю, мужество…

— Не всегда мы добиваемся, чего хотим. В жизни всякое бывает…

Если бы доктор знал, какое горькое пророчество таят его слова!

Самосовершенствование уже тогда было коньком юного Берга. Это прекрасно иллюстрировала его тетрадка — афоризмы о долге, о честности, о таланте. Доктор никогда не видел этой тетради и не знал, что юноша много размышляет над вопросами самосовершенствования и самовоспитания, и ему казалось, что он спорит только потому, что во все времена молодость не любила соглашаться со старостью, не доверяла ей и всегда хотела повернуть жизнь по-своему.

Часто к спору присоединялся кто-нибудь из гостей: знаменитый астроном Глазенап или ближайшие друзья доктора, братья Струве, тоже астрономы, из семьи, насчитывающей три поколения астрономов. Одни поддерживали хозяина дома, другие — юного моряка.

Время двигалось к обеду. Бетлингк поглядывал на часы. Сейчас раздастся стук в дверь — Нора придет звать их к столу.

НОРА