Четыре жизни академика Берга

Нору он полюбил не сразу, возможно, года через три после знакомства. Несомненно, она привлекла его внимание, но он не сумел понять новое чувство, и оно исподволь зрело в сердце мальчика. С доктором все было ясно. Это первая настоящая мужская дружба с ее спорами, приобщением к жизни взрослых людей. А вот с Норой — все было загадкой.

Хотя что удивительного было в том, что первая девушка, которую Аксель встретил на своем пути после затворнической жизни в Кадетском и Морском корпусах, где он не видел ни одной женщины, а от сестер давно отвык, первая, и к тому же хорошенькая, поразила его воображение? Впрочем, Нора производила впечатление не только на неоперившихся юнцов. В доме Бетлингков всегда бывало много молодежи. Там проводили вечера двоюродные братья и сестры, товарищи Норы по музыкальной школе, по школе изобразительных искусств, молодые актеры Мариинского театра. Это был открытый гостеприимный дом, и многие из гостей приходили отнюдь не ради доктора. Они приходили к Норе, и некоторые из них предлагали ей не только билеты в театр и на вернисажи, но и свои сердца.

Берг не мог дарить Норе дорогие подарки. Большая часть его карманных денег уходила, как мы знаем, на чистку белых перчаток. У него было другое оружие: прямота, решительность, мужество, столь привлекательное для молодых девушек.

Все было решено между ними, когда Берг перешел в третью роту Морского корпуса. В этот год он принес две присяги — отечеству и подруге.

По мере того как Аксель «врастал» в семью Бетлингков, он все более понимал, что Нора превосходный товарищ. С ней не менее интересно, чем с доктором. Пожалуй, даже приятнее, она не подавляла его своей ученостью, устоявшимися взглядами, она сама переживала период исканий. Дружба с Норой была даже полнее, чем дружба с доктором. Нора не только обогащала друга своими интересами, но жадно впитывала в себя его открытия, его удивление.

Они вместе мечтали о будущем.

— Ты обязательно станешь адмиралом, — говорила Нора, и что-то в ее взгляде, какая-то смесь ожидания, приказания, восхищения, заклинания заставляла его поверить в то, что в другие минуты показалось бы несбыточным и самонадеянным. Но с Норой это виделось само собой разумеющимся.

— Конечно, конечно, — соглашался Аксель, и взгляд этой девушки снова включал в нем тот праздник, который он впервые почувствовал тогда, в детстве, в обжигающих волнах Балтики.

— А ты станешь знаменитой пианисткой, — говорил он, чувствуя в себе потребность одарить и ее щедрым будущим.

— Нет, наверно, художницей, — задумчиво возражала Нора, и какое-то беспокойство пробегало по ее лицу.

«Она боится, что не выздоровеет и не сможет играть!» — догадывался Аксель, и ему становилось нестерпимо больно, и он подыскивал какую-нибудь шутку, чтобы отвлечь ее от черных мыслей, от несчастья, которое в семнадцать лет надолго приковало ее к постели.

— Ты будешь писать море и корабли, — говорил он. — Но ведь ты не умеешь отличить рей от лееров и думаешь, что брам-стеньга это то же, что бром с валерьянкой.

— Я научусь, — смеялась Нора, — сегодня же начну изучать морской словарь. Клянусь фок-мачтой!

Нора была талантлива.

Учась одновременно в Петришуле, в музыкальной и художественной школах, она еще изучала несколько языков и вполне владела ими. Она считала, что человек должен знать все — просто недопустимо, если что-то остается за бортом жизни. Она чувствовала себя уверенно лишь тогда, когда находила ответ на каждый свой вопрос. Жизнь бедна, если в ней есть хоть малейший пробел. Поэтому она жадно читала, ее влекли книги по искусству, по истории цивилизации, о путешествиях, но прежде всего о музыке — она с детства поняла, что искусство и музыка будут ее основным делом.

Но случилось так, что хроническая болезнь сердца часто приковывала ее к постели, и она не могла удовлетворить свою жажду к путешествиям иначе, чем через книги. Она не унывала, знала, что и Жюль Верн никогда никуда не ездил и весь мир видел лишь сквозь стены своего кабинета. Но это не помешало ему разглядеть его лучше многих.

Лежа в постели, она сохраняла прежний режим дня: два часа на языки — английский, французский, немецкий; четыре часа на рисование, не менее четырех — чтение. А как только удавалось встать, она стремилась к роялю и играла, играла, играла. Конечно, не так как до болезни, по семь-восемь часов, а хотя бы понемногу, по нескольку раз в день, вопреки запрету врачей, несмотря на упреки матери и отца. В те дни, когда приходил Аксель, она старалась не играть без него, экономя силы, — в эти дни они разучивали какой-нибудь дуэт для скрипки с фортепьяно.