Четырех царей слуга

   — Передай маменьке, царице Наталье Кирилловне, что на днях возвращаюсь в Москву. Полки распущу по слободам.

Такое известие ближний боярин Нарышкин принял с поклоном, будучи несказанно рад. Сам государственник, он стремился сделать таковым и своего племянника. Среди прочего Льву Кирилловичу хотелось научить «Петрушу» обращаться с царской казной бережно, разумно. Брат царицы в поучениях любил приговаривать:

   — Державная сила, ваше царское величество, в казне. Золотой и соболиной. Последней у европейских государей ни у кого нет. Только у русского царя есть пушное золото.

Юный Пётр частенько на такие слова главы рода Нарышкиных, рода своей любимой маменьки, отвечал:

   — Хорошо, дядя, что за Камнем, в Сибири ясак соболями платят. А вот рудного золота и серебра у Москвы нет. У цесарцев монету покупаем для литья, чтобы из неё свои деньги чеканить.

На что умудрённый опытом ближний боярин, великий государственный муж Лев Кириллович отвечал:

   — Мой государь, не вся ещё сибирская землица-то изведана. Придёт время — и она златые да серебряные руды откроет для царской казны. Обязательно придёт такое время...

Вызрело ещё обстоятельство, которое говорило за окончание воинских потех. В полках множество людей уже давно «маялись животом», а сотни страдали кровавым поносом. Фельдшеры сбивались с ног, не зная, как и чем лечить больных людей. Выход находили в том, что многих отправляли по домам «долечиваться».

Решение об окончании Кожуховской войны царь Пётр I принимал самостоятельно, не спрашивая совета у ближних людей. На последней «консилии» — военном совете — сказал:

   — Пора возвращаться в Москву. Военной потехой Кожуховской мы довольны. А об остальном разуметь ещё должно...

«Генералиссимусы» прелюдно помирились между собой. При этом «польский король» Иван Иванович Бутурлин приносил победителю князю Фёдору Юрьевичу Ромодановскому «своё оправдание с пониклым лицом». Побеждённые — стрелецкие полковники — и прочие воеводы просили прощения на коленях. Сцена «подписания мира» завершилась пиршеством.

В своём «Дневнике» Патрик Гордон так описывает день 18 октября, который закончился пиром у князя-кесаря, означавшим конец кожуховской войне — «петровской потехе»:

«Было празднество у генералиссимуса, причём мы угощались за счёт гостей (то есть московского купечества) и были отпущены около 11 часов. После переправы через реку были с обоих сторон пути выстроены пешие и конные полки. Когда перед ними проезжал генералиссимус, он был приветствован обычным образом и залпами из ружей. После этого полки были распущены по квартирам».

Генерал Патрик Гардон самолично привёл свой солдатский полк в Бутырки. Позаботился, чтобы фельдшер оказал помощь обожжённым — таких в полку набиралось не один десяток. В своём «Дневнике» служилый иноземец через два дня записал:

«Утром 20 октября умер солдат Анисим, который был ранен ядром в ногу и получил воспаление раны».

В Преображенском во время застолий в царской избе ещё долго вспоминали потешную войну на Кожуховских полях. Сидевший за столом напротив царя шотландец не раз поднимал бокал и произносил тост за своего ученика — бомбардира Петра Алексеева. И тогда дружно звучало в просторной избе слободы Преображенского полка:

   — Виват! Виват! Виват!..

О кожуховской потешной войне в народе, особенно столичном, в солдатских и стрелецких полках ещё долго говаривали разное. Сходились в одном:

   — Не простая это была царская забава. Что-то ещё будет. Не дай бог (или — дай бог) скоро...

Конец «Марсовым потехам»

По возвращении в Москву генерал Патрик Гордон старался каждодневно, чаще обычного, видеться с государем. Он словно чувствовал, что у того зреет какое-то важное решение, что его ученик уже созрел для того, чтобы самостоятельно на войне попробовать молодые силы.

Кожуховские манёвры и гордоновские наставления убедили царя в воинском искусстве полков нового строя. Вспоминая впоследствии кожуховскую войну, Пётр Великий писал:

«Хотя в ту пору, как трудились мы под Кожуховом в Марсовой потехе, ничего более, кроме игры, на уме не было; однако эта игра стала предвестницею настоящего дела».

Гордон не ошибся в своих ожиданиях. Вскоре, 23 октября вечером, самодержец запросто пришёл к нему в дом и пригласил хозяина на четверг, 25 октября, в Преображенское на новоселье к генералу Автоному Михайловичу Головину, командиру потешных преображенцев.

Прежде чем распрощаться с Петром Ивановичем, царь не без затаённой мысли спросил Гордона:

   — Ваша милость, а что, твой Бутырский полк сможет справиться в настоящем деле с басурманами?

Умудрённый познанием характера своего монарха и прекрасно разбиравшегося в ходе его мыслей и желаний, служивый иноземец с поклоном, сдержанно ответил:

   — Ваше величество! В Крымских походах князя Василия Голицына мои бутырцы татарскую конницу крымского хана бивали не раз. С турками же я знаком по Чигирину.

   — То было тогда. Перекоп князь Василий не осилил. Чигиринскую крепость пришлось разрушить и отдать. Хотя султану она оказалась ненужной. А сейчас что может быть?