Четырнадцать дней

Кое-кто закатил глаза при упоминании западной классики. Предложение Рэмбоза поддержки не получило. Я, разумеется, держала язык за зубами – и все писала на диктофон.

– Да наплевать мне на западную классику и Чосера, – заявила Кислятина. – Если хотите что-то увековечить, стена в вашем распоряжении. А пока оставьте в покое наши истории.

– «Декамерон»! – громогласно провозгласил Поэт, откидываясь на стуле.

Все обернулись в его сторону.

– Вот что здесь сейчас происходит, – улыбнулся он с довольным видом. – Я сидел здесь, слушая тех, кто прячется от чумы и рассказывает истории. Разве можно не вспомнить «Декамерон»?

– Какой такой «Декамерон»? – поинтересовалась Повариха.

– Одно из литературных произведений сексиста-классика, – пояснила Амнезия.

Поэт засмеялся длинным тихим смехом, прозвучавшим почти как свист, и все мы невольно замолчали.

– Да. – Поэт огляделся. – Позвольте рассказать вам историю о «Декамероне».

* * *

– Это случилось в начале года, когда никто не ожидал, что пандемия так жестоко ударит по Америке. Мы лишь недавно услышали новости из Уханя, и глобальная катастрофа оставалась лишь научно-фантастической теорией, а не печальной реальностью, в которой мы теперь застряли. Как бы то ни было, именно тогда вспомнили про «Декамерон».

В экспериментальном колледже в центре города, где я преподаю, начался новый семестр, и мой курс поэзии вошел в свою колею. Примерно пятая часть студентов бросила занятия. Половина не сдавала задания вовремя. Двое или трое будут публиковаться. Один студент из пяти наборов сможет добиться известности. Некоторые из моих выпускников стали авторами бестселлеров, а я, в свои пятьдесят, все еще поэт-экспериментатор, этакий представитель богемы в семействе трудоголиков, где члены семьи соревнуются друг с другом, кто больше проработает сверхурочно. Только в искусстве можно быть «экспериментатором», не показывая никаких результатов. Будь я ученым, меня бы перестали финансировать давным-давно.

Мои братья добились успеха, стали настоящими профессионалами. Как и их жены. У их детей высокий коэффициент интеллекта. У них есть загородные дома в горах за чертой Нью-Йорка. У них хорошие связи благодаря принадлежности к англиканской церкви, а один даже стал диаконом. Они владеют недвижимостью в Гарлеме. Один из братьев, Джек Колдвелл, чрезвычайно богат и дразнит меня из-за моей профессии. Его часто фотографировал Билл Каннингем на разных благотворительных балах и открытиях музейных выставок (в музеи Джек ходит исключительно ради этого). Представления Джека о поэзии находятся на уровне «Розы красные, фиалки голубые…»[77]. Моя мать, купившая недвижимость в Квинсе до того, как туда вытеснили тех, кто не мог позволить себе жить в Нью-Йорке, спрашивает меня, когда я наконец найду себе нормальную работу. Когда я женюсь? Не отправить ли ко мне ее парикмахера, чтобы меня подстригла? Когда я съеду с квартиры, которая, с точки зрения моих братьев, уместилась бы в чулане? Мать и братья избавились от отца. Нет, он не слабоумный. Просто не мог за ними угнаться. Что с ним? Они проконсультировались у своего друга-психиатра и состряпали некий диагноз на основании «Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам», рассматривающего каждый поступок как проявление психического заболевания, и поместили отца в один из тех самых загородных домов престарелых для избранных. Похоже, ему там нравится.

На свою зарплату преподавателя, работая лишь каждый второй семестр, я едва держусь на плаву в таком дорогом районе, в какой превратился Манхэттен еще в восьмидесятых годах. Я один из «культовых писателей», то есть мои книги не покупают.

Мой литературный агент объяснил, что рынок требует книг про «подружек» от чернокожих авторов, а за выпивкой цинично заявил, что белые феминистки из числа редакторов и книжных обозревателей проталкивают подобное в качестве литературного возмещения за то, как их семьи обращались с чернокожей прислугой. В детстве черные домработницы больше занимались этими будущими редакторами, книжными обозревателями и владелицами книжных магазинов, чем их родители, которых Вуди Аллен высмеивал в своих фильмах и которые больше времени проводили с психотерапевтом, чем с собственными детьми. Одна феминистка написала, что ее «выпестовала» черная женщина, и в ответ кто-то из непредсказуемых черных феминисток-маргиналов поинтересовался: «Получается, вы выросли в доме, где нанимали чернокожую прислугу?» За такую дерзость черную феминистку дружно осудило все движение феминисток, белые руководительницы которого настаивали на солидарности между черными, латиноамериканскими и белыми феминистками, и ей пришлось долго искать работу. В конце концов подвернулась низкооплачиваемая должность доцента в муниципальном колледже в Даун-Крик, штат Алабама.