Чезар

Я не разделял очарования Лиса зоной. Она так и осталась для меня могильником человеческих судеб, пожаром, который засыпали людскими телами. Это был коллективный подвиг незнания, большой обман ради высокой цели. Но была ли альтернатива, спрашивал меня голос отца? Кому-то пришлось погибнуть здесь, чтобы не погибли сотни других людей в Челябинске, в Екатеринбурге, Перми. Отец как никто осознавал эту невыносимую арифметику. Да, это был акт героизма. Но разве героизм одних не является всегда следствием ошибок других?

Я злился на абстрактных бюрократов, которые не сумели вовремя организовать доставку индивидуальных дозиметров и СИЗов, не следили за полученными дозами. Но отец соглашался лишь отчасти. Он говорил, что если бы всё делали по нормативам, потребность в ликвидаторах была бы выше. Он так и не избавился от желания прикрывать собой других. Гордился я им? Боялся? Негодовал? Я уже не знаю. Сложно жить с человеком, который зациклен на мысли, что каждая жизнь должна рано или поздно пойти под откос.

Из-за него меня тянет на фронт сейчас. Я всё ещё ощущаю его взгляд на затылке, как дуло револьвера. Не сомневаюсь, отец был бы в числе добровольцев. И хотя я не разделял его клинического фатализма, именно сейчас я чувствую, что он прав как никогда. Я не могу сформулировать этого, но теперь я знаю, что двигало им. И это бесценно.

Разве прав Лис, когда говорил о коллективной травме? О том, что мы заполняем пустоту внутри себя войной? Мы не рады войне. Мы рады тому, что имеем смелость не отсиживаться по углам истории, а принять в ней участие, пусть маленькое и незаметное. Великий пожар разгорелся не по нашей вине, просто мы, в отличие от Лиса, готовы к нему морально. Мы устали от липкого ожидания. Мы не хотим бесславного конца. Не хотим променять идеалы наших отцов на «Сникерсы».

Где-то снова заныл пёс. По листьям смородины защёлкал дождь. Беспечные капли плевали мне на лицо. Сколько в них радиации? Понятия не имею.

Я зашёл внутрь и ещё долго лежал, слушая усиливающийся голос дождя, пока сон, похожий на тяжёлый наркоз, не забрал меня без остатка.

В пять утра слабый писк будильника проник в голову, как азбука Морзе. Некоторое время я пытался расшифровать её сквозь сон, пока не осознал, где нахожусь.

Завтракали мы в тишине как люди, которые встретились случайно на вокзале и через минуту разойдутся навсегда. Лис тихо инструктировал Кэрол. Она грела руки о кружку с кипятком.

Мы упаковали вещи и вышли в мокрый сад, тщательно обходя расставленные Лисом ловушки.

— Дождь — это хорошо, — проговорил Лис. — Меньше пыли будет.

От проходной завода мы пошли влево вдоль бетонного ограждения. В его прорехе мы увидели два прямоугольных корпуса, стены которых были измазаны, словно в них кидали пакетами с краской. Ниже по улице плакат с едва заметными голубыми буквами гласил: «Кыштым — город металлургической славы».

За листвой огромных тополей мелькнула вода. Мы спустились к городскому пруду, с которого открывался вид на безжизненные постройки противоположного берега. У изголовья пруда была плотина и рядом с ней небольшая площадь, заросшая тонкими деревьями и травой, за которыми торчало строение, похожее на церковь, но без куполов. От площади мы свернули в гущу кустов, и я думал, что Кыштым остался позади, но вскоре по правую руку опять начались потемневшие бетонные дома, словно сгнившие зубы. Едва заметная дорога свернула вправо и пошла вдоль заводских корпусов, напротив которых стоял ряд металлических гаражей, лишённых ворот и в основном пустых. Лишь в одном стоял Москвич-408, почти идеальный, просто пыльный, со спущенными колёсами и припаянной к кузову листвой.

— Почему его оставили? — спросил я.

— Не знаю, — отозвался Лис. — Наверное, сильно фонит. Или руки не дошли.

Вскоре мы наконец вышли из города и оказались в негустом лесу, за которым обнаружился забор из бетонных плит, утопленных в землю так, что пролезть снизу было невозможно.

— Граница зоны «Б», — пояснил Лис и подбодрил: — Лёгкая часть позади.

Верх забора защищала спираль колючей проволоки, усеянная острыми лезвиями. Знак радиационной опасности выглядел относительно свежим.

Лис подставил к забору лопату, утопил её на глубину штыка, забрался на рукоять, балансируя на одной ноге, и набросил поверх колючей проволоки сначала свою грубую куртку, потом мою, потом все имеющиеся у нас спальники. Он рывком запрыгнул на забор, усевшись сверху.

Кэрол, несмотря на нашу помощь, долго не могла как следует прыгнуть с шаткой лопаты, а когда наконец ей это удалось, и Лис подхватил её за локоть, она зацепилась джинсами за проволоку, продрав их.

Я перекинул лопату через забор, и Лис помог мне подняться. С трудом мы стащили с забора наши вещи, теперь уже порядком изодранные.

— Может, надо было перерезать? — спросил я.

— Нет, охрана заметит, — отозвался Лис. — Тут проверяют.

За забором начинался ровный сосновый бор, не очень густой, но протяжённый, и куда бы мы ни смотрели, виделись одни стволы.