Чезар

Ещё один дом принадлежал бабке Настасье, которая большую часть времени бродяжила по зоне. Её жилище выглядело наименее пригодным для жизни: по сути, это были остатки автобуса, зарытые в землю — не дом, не землянка, а что-то среднее. Вокруг этого сооружения и на его крыше, напоминающей земляной холм, лежала куча всякой всячины: вёдер, мотков проволоки, старой одежды, досок, автомобильных частей.

— Как сорока всё тащит, — раздражённо сказал Ронис. — Устал бороться.

На зиму бабка Настасья уходила из зоны к дочери, которая жила под Карабашем, а летом возвращалась в свой автобус, но в лагере бывало редко: могла не появляться неделями.

Четвёртым жителей этого странного посёлка был ордынец Тогжан, хотя на моё замечание Ронис недовольно ответил:

— Не ордынец он, с чего ты взял? Он пришёл ещё до всей катавасии.

— Да как знать, — хмуро заметил я.

— Ты это, не бузи, — сказал Ронис. — За тебя Катя поручилась, сказала, нормальный ты. Давай, не подведи её.

У ордынцев была своя сеть влияния. Наличие казаха в зоне, где полно сырья для грязной бомбы, подозрительно, но Ронис этого не понимал. Я решил не давить сразу и присмотреться к Тогжану.

Его изба была собрана из остатков чужих домов: один её бок был тёмным, другой наоборот пёстрым, как мозаика. Внимание привлекла ярко-жёлтая, облупленная дверь. Неплохо бы заглянуть внутрь и посмотреть, что он там хранит.

Дед Егор вышел из своей лачуги и принялся громоздить на стоящие перед ней козлы берёзовое бревно.

— Егор тут вроде легенды, — сказал Ронис. — Мы поначалу даже не верили, что такое возможно. Пока я сам не познакомился с ним в 1999 году, тоже считал, что всё это сказки: ну, знаешь, как про двухголовых оленей и сомов размером с кита. Болтают же.

Много лет дед Егор был предметом изучения Рониса, а со временем вдохновил его на переезд в зону.

— Он тут многих пережил, — качал головой Ронис. — Солдаты приезжали громить его дом, получали дозу, через год-два умирали, а Егор по-прежнему здесь.

— И почему так? — спросил я.

Я думал, Ронису приятно рассказать о своих находках, но он наоборот помрачнел и неохотно произнёс:

— Достоверно мы не знаем. Может быть, у него чутьё на радиацию или особый метаболизм, позволяющий быстрее выводить радионуклиды. Или просто везение.

Все годы Ронис наблюдал за Егором и пытался перенять его навыки выживания. Он прицепил к Егору GPS-треккер, тщательно изучал его маршруты, сопоставлял с картой радиоактивного заражения, исследовал травы, грибы и дичь, которую употреблял Егор, следил за накопленной дозой облучения. Конкретных выводов Ронис сделать не смог, но всё же считал работу крайне важной:

— Нужно учиться жить с зоной, — считал он. — Она ведь теперь всегда с нами. Тут есть изотопы с периодом полураспада миллионы лет. Это больше, чем существует человек разумный.

Егор был сумасшедшим, это ясно, и вряд ли в его поведении была хоть какая-то система. Меня больше интересовал сам Ронис, но о себе он рассказывал неохотно. Его самоубийственное решение переселиться в зону выглядело формой самобичевания, следствием неспокойной совести. Из обрывков фраз я понял, что Рониса до сих пор мучает вопрос, смог бы он заметить аномальный разгон реактора и предотвратить его оплавление, если бы дежурил в ту ночь. Его обгорелое лицо было покрыто сеткой мелких кровяных сосудов, которые разгорались как угли, стоило ему заговорить о катастрофе. Его глаза надувались голубым огнём.

Ронис мне нравился. Он был прямодушен, прост в общении и хотя бы вменяем. По его тяжёлой, слегка косолапой походке было видно, что он привык решать любые задачи со спокойным упрямством. Такому можно доверять.

Кэрол он знал пару лет, когда их познакомил Лис — частый гость острова Моськин. Ронис рассказал, что вчера ей повезло наткнуться у берега на деда Егора.

— Она так рвалась помочь тебе, что, наверное, поплыла бы вплавь, — добавил он, хитро поглядывая на меня.

Кэрол уговорила Рониса помочь мне. Они поехали на своей телеге, которая оказалась частью Зила-131, лишённого кабины и кузова. Эту колымагу дед Егор начал собирать из остатков брошенной техники, а Ронис помог с недостающими деталями.

Охрана зоны знала о существовании поселенцев, и между ними установился негласный договор: моськинцы жили уединённо и старались не попадаться охране, а та делала вид, что не видит посторонних. Пару раз Рыкованов пересказывал мне слухи, будто в зоне появились жители, но сам он считал их выдумками.

— Ну, а ты что за птица? — спросил Ронис.

Я не стал включать дурака, рассказал про своё расследование, про телефон Эдика, про свою работу на «Чезаре», про Рыкованов.

Ронис кивнул:

— Знал его. Давно правда, когда ликвидация шла.

По тону Рониса было понятно, что Рыкованов не стал его кумиром. Рассказал я и о нашей стычке с охранником, на что он разочарованно покачал головой:

— Зря, конечно. Надо было тихо уходить. Как война началась, у них дисциплину подтянули. Было время, они вообще смотреть перестали: так, проедут раз-другой для очистки совести. А последние дни тут и сталкеров не видно, все лазейки перекрыли.