Чезар

— Лес берёт своё, — проговорил Ронис. — Удивительно, как быстро дичают места без человека. Но ещё удивительней, как быстро природа справляется с последствиями наших ошибок. Изотопы мигрируют в глубину почвы, а растения, предоставленные сами себе, прекрасно растут даже на загрязнённых местах. И посмотри: разве ты видишь мутантов? Этот лес выглядит почти первозданным. Природа — вот лучший ликвидатор последствий. Просто ей нужно время. Нам всем нужно время.

По убаюкивающее ворчание Рониса мы обогнули квартал высотных домов. Пожелтевшая от времени «Волга» вросла в рогатину кривого дерева вроде карагача: он поднял её над землёй метра на полтора и, казалось, перекусит пополам своей клешнёй. За кустами виднелся детский сад, окна которого были обрушены снизу. Их края напоминали безвольные старческие губы.

— А хороший райончик был, — бормотал Ронис, прокладывая путь зигзагом через высокую траву. — Самый новый в Озёрске: построили прямо перед катастрофой специально для работников АЭС. У них даже отдельный КПП был со стороны Кызылташа.

Ронис вёл нас к высокому монолитному дому с башенкой на верху. Его так и не успели заселить, и серый бетон вздымался над лесом, напоминая военное сооружение — безликое, массивное, функциональное. Вблизи этот бетонный колосс подавлял своей мощью, нависал над нами, усиливая чувство тяготения, и я даже испытал облегчение, когда через просевшее крыльцо мы зашли в пахнущий влагой подъезд: здесь подвывал ветер, но уже не чувствовался масштаб. Мы начали подъём по гулким лестничным пролётам. Через стыки на нас смотрела бесконечная чёрная высота.

— Лифт не работает, извини, — проговорил Ронис с усмешкой.

— А сколько этажей? — остановился я, переводя дух.

— Двадцать два. Ты на руках обещал вползти.

— Я вползу.

После десятого этажа я сбился со счёта и старался думать о каждой ступени в отдельности. Бетон побелел и покрылся узорами, похожими на годовые кольца дерева. Кое-где стены были изрисованы примитивными граффити, нередко с указанием даты: 2006, 2012, 2019… Кэрол периодически заглядывала в пустую шахту лифта или сталкивала туда камешек, считая секунды полёта: в какой-то моменты мы перестали слышать звук падения.

Наверху ощущались сквозняки. Здание словно истончалось. Одолевая три последних этажа, я говорил себе, что моя усталость естественна: если всё происходящее — это испытание воли, то сейчас я проживаю апофеоз. Меня больше волновали не стёртые костылями предплечья, а вопрос, ответит ли мне Рыкованов, не уехал ли он в какой-нибудь Харп, не сидит ли на затяжном совещании.

На крышу мы попали через бетонную будку. Внизу было спокойно, а здесь гудел ветер, и дом под нами выл ему в унисон.

Ронис стоял на краю крыши и глядел на зелёное море, в котором плавали крыши пятиэтажек и торчали айсберги домов повыше. Стены окрасились в медовый цвет, и город не выглядел мёртвым. Его залила карамель закатного солнца; он казался почти сказочным, словно жители не сбежали отсюда, а лишь съехали на время в ожидании чудесного превращения. Город смотрелся почти тропическим раем, тонущем в садах.

Я уселся на бетонный выступ, ещё тёплый от солнца, отбросил костыли и вытянул ногу. Примотанные Тогжаном деревяшки ослабли и натёрли щиколотку.

— Вон Касли, город литейщиков! — показал Ронис в обратную сторону, за Иртяш.

Мне не хотелось смотреть на Касли. Там выросла Вика, и я представлял город по её рассказам, но сам никогда не был. Я не хочу видеть пену зелени, в которой тонет город, и не хочу вспоминать пену болезни, в которой утонула моя жена.

— Кэрол, дай телефон, — попросил я.

Она протянула мне аппарат и отошла к Ронису. Я смотрел на их спины в закатном свете и колебался. Зрелище отвлекало. Солнце словно что-то говорило мне. Оно зажигало дома, превращая всё в сказочный мираж, в арабскую сказку, в предчувствие. Кроны деревьев наполнялись объёмом и щетинились листвой. Это было знаком свыше, но я не мог его разгадать.

Я набрал номер по памяти: у Рыкованова была простая комбинация, красивая, состоящая преимущественно из восьмёрок. Он ответил после третьего гудка резким и сухим «Да», адресованным неизвестному абоненту.

— Анатолий Петрович, это Шелехов, — произнёс я в трубку и услышал его горловое «хмы-ы…», после чего наступила тишина.

Наконец он прервал её:

— Кирюша, ты где?

— Неважно. Скоро буду у вас. Не надо меня искать. Я во всём разобрался. Эдика я не убивал, и у меня есть доказательства. Вы скоро сами всё увидите. Я только это хотел сказать.

Рыкованов молчал. Я слышал его сопение.

— Анатолий Петрович?

— Слышу я, слышу. Что у тебя там шумит? Ты на взлётном поле, что ли?

— Можно и так сказать.

— Из страны валить собрался?

— Нет, я же говорю: скоро буду у вас и всё расскажу.

— И что расскажешь?

— Многое. Самушкин был в зоне отчуждения и снимал секретный объект, но был задержан охраной. У меня есть видео, снятое им за несколько дней до гибели. Очень любопытное. Я вернусь, вы сами всё увидите.

— Ну, ясно, — сказал Рыкованов устало и нетерпеливо. — Ну, чего ты хочешь-то?

— Анатолий Петрович, вы же поняли, что я его не убивал? Поняли?