Чезар

До катастрофы я был в Кыштыме только раз в середине восьмидесятых, когда мне было лет восемь, и почти ничего не помнил. Мать считала Кыштым лучшим городом области, но после катастрофы это было естественно: о мёртвых либо ничего, либо хорошо. Кыштым располагался среди гор и озёр, а в демидовские времена его изрезали каналами и прудами, за что он получил второе название — Уральская Венеция. Он был чистым, красивым и небедным: здесь располагалось несколько производств, включая военные заводы и фабрику по производству сверхчистой меди. Строительство Южно-Уральской АЭС с её дешёвой энергией открывало перед городом головокружительные перспективы, и на волне той эйфории начала 90-х его планировали переименовать в Энергоград.

Впрочем, было предзнаменование. В 1957 году на комбинате «Маяк», производившем оружейный плутоний, взорвалась ёмкость с радиоактивными отходами, шлейф которых растащило на сотни километров на северо-восток. Кыштым лежал почти вплотную к «Маяку» и закрытому Озёрску (Челябинску-40, позже — Челябинску-65), но городу повезло — облако радиоактивной взвеси обошло его стороной. Однако Кыштым оказался ближайшим незасекреченным поселением к месту катастрофы, которая в западные источники вошла под названием Кыштымской. И треть века спустя та оговорка по Фрейду притянула к себе другую катастрофу, которая превратила город в призрак, хотя именно её Кыштымской не называли, а называли Челябинской.

Дорога, по которой мы приближались к Кыштыму, была пустынной. Ездить по ней было некуда, и появлялись здесь в основном грибники и охрана. Лис стал напряжённым. Он потребовал, чтобы я сбросил скорость и всматривался в дорогу, которая плавно виляла через смешанный лес. По обочинам встречались пустые дома и старые остановки с осыпавшейся кладкой. Яркие аншлаги предупреждали, что дорога ведёт в тупик. На одном из плакатов был призыв не собирать грибы: подосиновик на нём сравнивался с ядерным грибом. «Сильный образ», — подумал я, вспомнив, как много грибников продаёт свой товар на трассе Челябинск-Екатеринбург.

Наконец Лис нашёл, что искал — уходящую вправо грунтовую дорогу. Она вела в обход полуживого посёлка Тайгинка, где когда-то действовал горно-обогатительный комбинат, оставивший после себя громадный карьер и песчаную пустыню.

Дорога была сложной. Местами она заросла травой, которая доходила «Буханке» до самых стёкол, а в траве встречались глубокие колеи, оставленные буксующей военной техникой. Несколько раз мы садились на мосты, мне приходилось раскачивать машину, сдавать назад и крошить грязевые ухабы с разгона. Качка в салоне была такой, что Кэрол попросила остановить, её мутило. Пока она дышала воздухом, Лис вслушивался в шелест леса.

Наконец дорога стала ровнее и скоро вывела нас к берегу озера.

— Тёмное, — пояснил Лис. — Тут брошенный посёлок недалеко.

Мы обогнули озеро и ушли на север. Места были лесистые, с неровным рельефом, но когда-то обжитые человеком и потому вполне проездные. Старые колеи заросли светлой травой, что облегчало ориентирование.

Несколько тёмных построек, косых оград, одиноких столбов с кудрями рваной проводки — вот всё, что осталось от посёлка. Миновав его, мы снова оказались на плохой дороге, где встречались поперечные рвы, заполненные водой. Лис сказал, что их вырыли местные бандиты-мародёры, мешая грибникам и прочим свидетелям.

Вскоре дорога стала тонуть в поросли молодого сосняка, который становился гуще и мощнее. Постепенно он перешёл в сосновый бор с примесью березняка. Деревья обжали машину со всех сторон. Лис приказал:

— Глушите мотор. Приехали.

Мы вышли. Лес был молодым, но довольно густым, растения боролись за место под солнцем, солнца не хватало, воздух был душноватым и пахучим, видимость вперёд — почти нулевой из-за частокола стволов. Лис был удовлетворён. В наступившей тишине слышалось потрескивание остывающего выхлопа «Буханки» и размеренная молитва какой-то птицы. Свет проедал решето веток и делал всё вокруг пятнистым.

Мы съели припасы Ильи. Настроение отогревалось вместе с набирающим силу солнцем. Кэрол повеселела, подставляя загорелое лицо под неровный свет. Лес шумел как прибой, раскатами.

Лис раскрыл двери «Буханки» и принялся молча экипироваться. Он тщательно проверил шнуровку ботинок, рассовал по карманам мелкие вещи и перебрал содержимое рюкзака. У него были припасены батарейки, которые он вставил в индикатор радиоактивности, сунув старые в карман. Он показал нам, как правильно одеться, чтобы между стыками одежды не оставалось просветов.

Когда я облачился в плотную куртку и надел рюкзак, стало душно и спина мгновенно вспотела.

— Терпите, — сказал Лис. — Завтра утром легче будет.

Мы закрыли «Буханку». Я глянул в её пучеглазое лицо и пожелал, чтобы мы увиделись как можно скорее. Когда завтра под вечер мы выйдем к машине, я обещаю себе испытать миг счастья, даже если наш поход не увенчается глобальным успехом.