Чезар

— Здесь ничего, — сказал он задумчиво, доставая из рюкзака горелку. — В принципе, уже сейчас в Кыштым можно возить туристов. Завтра придётся сложнее. Настоящая зона там.

Он подогрел воду в маленьком котелке и заварил быстрорастворимую лапшу, цепкий запах которой вывел нас с Кэрол из полусна. Мы съели на троих банку тушёнки, включая даже обильный белый жир. Лис заварил в кружках чёрную жидкость с пузырчатой пенкой, которую называл чаем. От её вкуса я даже проснулся.

Выскребая из банки остатки желе, Лис вдруг спросил:

— Вы никогда не были в зоне?

Я помотал головой.

— Как так получилось? Рыкованов же возил сюда «экскурсии», — последнее слово Лис произнёс с нажимом, издеваясь.

В экскурсия я не участвовал. Меня полжизни мучила радиофобия, ставшая антитезисом радиофилии, которую нам прививали в школе. Всё, что мы узнали о мирном атоме, противоречило рассказам учителей. Мы увидели, что радиация коварнее других угроз, потому что убивает незаметно, без драмы. Опытные ликвидаторы говорили, что с ней можно иметь дело: они знали безопасные дозы в микрозивертах и ходили по тонкой струне нормативов, гордясь своим умением всё правильно рассчитать. Некоторые из них умерли всё равно, и никто точно не знал, виновата ли радиация, или мы просто приписывали ей любую смерть. Она стала нашим злым божеством, иррациональным, беспощадным, но по-своему ироничным. Мне не нравилась эта русская рулетка. Радиация представлялась мне триггером, запускающим в организме все разновидности часовых бомб, одна из которых рано или поздно тебя добьёт. Я не хотел иметь дело с врагом, который невидим: мне хватило их в ту аргунскую ночь.

Что касается Рыкованова, то секрет его здоровья оставался загадкой и для него самого. О микрозивертах он слышал лишь вскользь, подставлял грудь под шквал ионизирующих частиц и уверовал наконец, что все патроны холостые. Главным последствием для него стали проблемы с суставами, но и тут он ворчал, что с этим мучается каждый второй мужик его возраста.

Он устраивал полулегальные экскурсии на места катастрофы, сопровождая их рассказами, от которых стыла кровь. Он показывал пятна на запястьях и плечах — следы радиоактивных ожогов. Экскурсии заканчивались возле саркофага, где проходил ритуал вывода радионуклеидов спиртосодержащими жидкостями, после чего вся компания отправлялась в его ресторан «Замок» на улице Сталеваров. Меня он никогда не агитировал, возможно, потому что знал о судьбе моего отца.

Лис снова спросил:

— Так что вы, боялись зоны?

Любопытство сверкнуло и в глазах Кэрол. Им незачем знать всего. У меня была и другая причина не любить зону, поэтому я ответил:

— Я не был здесь, потому что не испытываю удовольствия от созерцания мёртвой земли.

— Вы видите только мёртвую землю? — зацепился Лис.

— А какую видишь ты?

— Ту, что освободилась от человека и его суеты. Здесь есть то, чего нам не хватает: спокойствие.

Я взял со стола дозиметр и повертел в руках. Коробочка вроде старого диктофона. Я сказал:

— Какое тут спокойствие? Лебеда с тебя ростом и сорняковые кусты, вот и вся жизнь.

— Сорняки не навсегда. Природа найдёт равновесие, надо дать ей время.

— Нет, — помотал я головой, допивая горький чай. — Рана затягивается, на её месте образуется шрам, шрамы уродливы. Я могу понять вас: в детстве мы тоже лазили по стройкам и заброшенным домам. А знаешь, когда я разлюбил их? Когда в одном таком разрушенном доме в Гудермесе почувствовал сладковатый запах мертвичины, от которого кишки съёживаются как змея. Мы нашли тело в подвале по гулу от мух — чёрт, сколько их там было! И я понял: мёртвое — оно и есть мёртвое. И никаких тайных смыслов, никаких подтекстов, только вонь, разложение и смерть. Это конец.

— Или начало.

— Заладил же! Начало чего, Елисей? Если человек когда-нибудь вернётся на эти земли, построит здесь заводы или фермы, будет начало. И не начало даже, а восстановление того, что и так было. Только когда это случится? В двадцать втором веке? Хорошенькое начало!

— Для вас жизнь ценна, только если вы сумели подчинить её себе, — невозмутимо произнёс Лис. — Вы и мыслите категориями «завод» или «ферма», потому что не видите ценности в том, что не обратимо во власть, ресурсы, деньги. Вы всё боретесь с колониальными странами, но сами чем отличаетесь?

— Тем, что у них были колонии, а у нас нет.

— У них были внешние колонии, а в России колонией стала сама Россия — колонией имени самой себя. Все должны давать ресурсы центру. И само по себе это даже нормально, но вы же не знаете меры. Вы не оставляете жизни никакого просвета. Жизнь, которая течёт независимо от вас, кажется вам бесполезной.

— Эти места и были бесполезны для людей, пока не появились Демидовы, Расторгуевы…

— Ага, и господин Зотов, кыштымский зверь.