Чьи-то крылья

Когда-то давно на месте города (да и в целом — всей страны) располагалась сверхдержава древности. Магическая, что важно. И что-то они там наэкспериментировали, что сами себя, как водится, уничтожили, а на месте своего государства оставили огромный магический разлом. Поэтому магическая энергия здесь плещется буквально у поверхности, позволяя брать себя даже самым посредственным ремесленникам от магического искусства чуть ли не голыми руками и столько, сколько они точно не смогли бы освоить в нормальных условиях. Это облегчает магические манипуляции, но порождает массу проблем. Те же протечки: тут всё время что-то капает, подтекает, отсыревает. Сантехников в одном только Костлеце столько, сколько нет в ином государстве где-нибудь ближе к экватору.

И именно поэтому вечные эти концы света, которых Костлец только за нынешний короткий пока двадцать первый век пережил уже восемь.

Конец света — это когда разлом, едва затянутый ненадежной корочкой закостенелых магических артефактов, окончательно ломается. И тогда приходится выходить работать сверхурочно.

***

Лиза проснулась среди ночи оттого, что что-то в комнате было не так. Что именно и как не так, она не понимала, но спать дальше не могла. В комнате было как в ужастике за секунду до того, как кишки второстепенного героя разлетятся по стенам. Темно, тихо и торжественно.

Лиза едва поборола желание накрыться одеялом с головой. Вместо этого протянула в страшной темноте руку и нащупала выключатель ночника. Щёлкнула. Но свет не загорелся. Лампочка… лампочка, конечно, перегорела.

На прикроватной тумбочке лежал телефон. Лиза его нашарила. Его экран послушно ожил и засветился.

Пятнадцать минут третьего. Самое мерзкое ночное время. Проснуться в такое время, когда ещё темно и очень, очень тихо, когда любой случайный звук — шорох или скрип — гнетёт, нет хуже. И главное, страшно закрыть глаза, но пялиться в темноту ещё страшней.

Лиза приняла решение — и села. И, дрожа, встала, распахнула окно. Стало холодно и влажно. За окном не горели фонари. Кто-то спал на лавочке. Высоко в небе проскользнула тень с большими крыльями. За окном всё было мирно. За окном всё спало. Не было ни малейшего повода для страха.

Лиза возвратилась в кровать.

…А если что и произойдёт, так всегда можно вызвать участкового сантехника.

***

Сельская фельдшерица жила, конечно, в домике на краю леса — так положено. А у дома, разумеется, рос дуб. Как принято, Стафен с матерью кормили его раз в год своей кровью — жертвенной, и совсем немного, буквально каплями, взятыми в стерильных условиях, и, в общем, не особенно-то болели те порезы, но страшно было.

Дуба того Стафен боялся лет до десяти. Когда они с мамой размазывали по его коре кровь, та впитывалась почти мгновенно, таяла, исчезала, не оставалось и следа. Дуб только что не чавкал. Стафен думал, что он бы, скажем, кошку или даже человека вот так бы заглотил и не подавился.

А что, если дуб оголодает и действительно захочет съесть человека? Например, маленького мальчика?

Дуба Стафен боялся и ненавидел, и тот, кажется, отвечал взаимностью. По ночам зловеще шумел листвой, а днём заслонял своей тенью весь домик, и в том всегда было сыро и мрачно. Иногда Стафену думалось, что белки, которых он порой замечал в ветвях, в этих же ветвях и исчезали. Бедняги.

В ночь, когда мать умерла, ствол дуба треснул. Из разлома долго сочился густой — совершенно не похожий на дубовый — сок. Покидая дом, Стафен сохранил от дуба щепу, завернул в салфетку, сунул в рюкзак.

Проклятый дуб.

Дуб с тех пор приходил к Стафену в кошмарах. В этот раз дуб подобрался совсем близко. Протянул ветви от окна по полу, пополз к кровати. Зашумел листвой с явной, ясной угрозой. Стафен открыл глаза. Наваждение отхлынуло.

Этажом выше во сне вздрогнул Крист. Стафен мысленно извинился.

***

— А дежурства решено, как вы и просили, сократить на два часа. Зарплата тоже, конечно, сократится, зато будет возможность выспаться, а?

Василь, надо признать, обладал талантом ловко выдавать действительное за желаемое. А ещё — изображать массовое одобрение в одно лицо. Вот сейчас у него выходило превосходно.

Стафен зевнул. В такую рань он, как обычно, завидовал ящерам. Те могли крепко спать с открытыми глазами. Ну, полуоткрытыми. Третье веко и всё такое.

Голос Василя в столь ранний час был, конечно, оптимистичным и воодушевляющим, но тоже сквозь зевоту и усталость.

Стафен моргнул.

Свет моргнул тоже. Потянуло ознобом. Стафен передернул плечами, и мир встал на место.

Меж тем дружно и единогласно — в лице Василя — проголосовали за сокращение премий, а затем взялись наконец за раздачу заданий.

— Стафен!

Стафен, который снова начал задрёмывать, вздрогнул и окончательно проснулся. Но не взбодрился.

— Странные звуки с чердака. Берёте с Кристом?

— Крылья негде расправить, — буркнул Крист.

— Рядом полетаешь, — отмахнулся Василь. — Записываю на вас чердак.

Рабочий телефон Стафена пиликнул, высвечивая адрес. Занятно. Чердак в том же доме, что и недавняя водоросль. Неужели крупный пролом?

Стафен всегда мечтал о скучном рабочем дне, но таких ему пока не доставалось.