Чья-то любимая

– Возможно! Только с Шерри такое всегда бывает, когда она с кем-нибудь трахается, – сказал Винкин и стал разглядывать мое кольцо.

Я носила кольцо с маленьким опалом, которое купила себе несколько лет назад.

– Винкин, не употребляй этого слова, оно гадкое, – сказала я. – Я больше не хочу его от тебя слышать.

Я сказала это на полном серьезе. То, что такая мерзость звучала из этих крохотных уст, было просто ужасно, хуже всего остального.

– Мне кажется, с ней там мистер Дарсон, – добавил мальчик безо всякой на то необходимости.

Похоже, никто другой там и быть не мог: Свен Бантинг был в Лос-Анджелесе, ведя переговоры о специальной телевизионной программе.

– Если дождь перестанет, вы меня повезете кататься? – спросил Винкин.

– Не смогу, – сказала я. – Если дождь перестанет, мне надо будет продолжить работу.

Винкин пощупал свой лоб, чтобы убедиться, не ошиблась ли я, сказав, что температуры у него нет.

– А мне все равно, пусть и вправду отсылает меня в Голливуд, – сказал он. – Там сейчас Свен, а он у меня единственный верный друг.

– Правда? – спросила я. – Очень интересно! Вдруг Винкин начал говорить быстро-быстро, как это часто бывает у детей.

– Правда! Потому что мама обращается с ним очень плохо, – сказал он. – Она его заставляет глотать груду говна… Это так Свен говорит. Конечно, не настоящего говна, которое выходит у нас из задницы. Просто она очень плохо с ним разговаривает, а он из-за этого плачет. Я сам слышал, как он плакал. А она говорит: «Убирайся ко всем чертям, мне наплевать!», и всякие такие слова. А она их говорит все время. Но сам я больше никогда не позволяю ей делать так, чтобы я заплакал. Потому что если я из-за нее плачу, то она чувствует себя виноватой и начинает меня до смерти целовать. А потом закармливает. Понимаете?

У Марии был такой вид, словно она сейчас лопнет. А я только сидела и слушала.

– А когда она говорит: «Убирайся на все четыре стороны, ты чертов придурок», или что-нибудь такое, то Свен приходит ко мне и мы с ним играем. Мы любим играть в теннис по телевизору, знаете какой? В котором на экране подпрыгивают такие крохотные точечки. Мы со Свеном все время в это играем. И тогда он и делается моим настоящим другом.

Не успела я разобраться во всем услышанном, вошел Джерри, ассистент режиссера. Он принес репродукционный станок, чтобы я его посмотрела, если дождь так и не перестанет. На самом-то деле, это был просто нехитрый предлог. Он почему-то в меня влюбился, или ему самому так казалось. Джерри мне никогда ничего не говорил, но все было и так ясно по его устремленным на меня горящим взглядам, которые были красноречивее всяких слов. То же самое происходило и с Голдином Эдвардзом, главным рабочим сцены. Они уже начали между собою ссориться абсолютно безо всяких видимых причин, разве что из-за подавляемой ревности.

Винкин все еще держал меня за руку. Джерри он проигнорировал – согласно его собственной иерархии Джерри внимания не заслуживал. Мне тоже очень хотелось проигнорировать Джерри, но сделать этого я не могла. Горящую в нем страсть я ощущала на расстоянии пяти метров. Когда мужчина впадает в такое состояние, глаза у него всегда становятся как бы больше, и в них появляется какое-то молящее выражение. Глаза у Джерри и так уже были достаточно велики. Мне было ясно, что его сдержанности надолго не хватит.

– Прямо сейчас я уйти не могу, я смотрю за Винкином, – сказала я. – Шерри занята. Я приду через пару минут.

Вдалеке, за дымкой моросящего дождя, я увидела Анну Лайл. Она выходила из своей костюмерной. Анна бегом направилась к нам в реквизитный павильон. Разумеется, прямо ко мне: похоже, во мне заключено какое-то особое устройство, благодаря которому Анна, словно на крючке, всегда тянется за мной. Особенно тогда, когда я очень надеюсь, что она меня не найдет.

В одном Оуэн был совершенно прав – Анну мне приглашать не следовало. Полученный ею «Оскар» в каком-то смысле ее погубил. На Пита Свита эта премия не очень-то повлияла; он, как и раньше, ошивался, главным образом, где-то в Малибу, по-прежнему заводил интрижки с такими же, как и раньше, абсолютно пропащими женщинами, которые ему, видимо, нравились. Но с Анной после «Оскара» все стало по-другому. Шампанское и розы так отразились на ее психике, что она стала почти неуправляемой. С тех пор как мы приехали в Техас, Анна абсолютно ничего не делала, и только до бесконечности мусолила свои сцены в фильме. Она все время находила в них какие-то особо тонкие моменты, которых кроме нее не замечал никто. Разумеется, на самом-то деле Анна готовилась сыграть против Шерри, изо всех сил стремясь приуменьшить значимость роли, в которой была занята Шерри, и всячески подчеркнуть важность исполняемой ею. А это, помимо всего остального, меня просто изматывало.